Именем закона. Сборник № 3
Шрифт:
На венском вокзале Норд его ждал компаньон доктор Вальтер Штиммель, маленький, юркий господин, одетый по последней моде.
Рядом с ним стояла красивая молодая женщина, переводчица Эдита.
— С приездом, — сказал Штиммель, — как ваш вояж, Сергей?
И Третьякову стало не по себе, он и его ребята даже представить не могли, что этот человек так хорошо владеет русским. Поэтому и говорили при нем что хотели.
— Не удивляйтесь, — засмеялся Штиммель, — я выучил язык специально к вашему
Эдита вручила цветы, мило улыбнулась и взяла Третьякова под руку.
— Сейчас мы вас отвезем в отель, отдохнете после дороги. Потом обед и первая деловая встреча.
На площади у вокзала доктор Штиммель сел в свой «мерседес», а Третьяков с Эдитой поехали в отель «Цур Штадхалле» на Хаденгассе, 20.
Конечно, это был не тот шикарный отель, который Сергей Третьяков видел в видеофильмах, но все же.
И номер у него был неплохой. Красивая мебель, холодильник с мини-баром, телевизор, мелочи всякие приятные в ванной комнате.
Не так он представлял себе первую встречу с Европой, совсем не так. Он думал, что это будет праздник. Сергей очень волновался, пересекая границу, и, когда поезд остановился на первой станции и он увидел надписи на фронтоне здания, железнодорожников в чужой форме, ему захотелось кричать от радости.
Всю жизнь до этого дня он мучительно завидовал людям, которые в Доме кино или журналистов могли небрежно бросить: «Сгонял на три дня в Париж» или «Надо тащиться в Англию на месяц, надоело чудовищно».
Он часами разглядывал альбомы с видами городов, туристские карты, завистливо глядел передачи «Клуб кинопутешественников». Его не интересовали ни саванна, ни джунгли — только города. Любые, маленькие и большие. Но города, манящие прыгающей рекламой и блеском витрин.
Он пообедал в ресторане отеля, поднялся в номер, включил телевизор и уснул под незнакомую речь милой дамы в очках, которая вела видовую передачу.
Его разбудил звонок.
— Сергей, — голос Штиммеля был бодр и радостен, — ну как отдохнули?
— Прекрасно.
— Сколько вам нужно на сборы?
— Десять минут.
— Через пятнадцать минут жду вас внизу.
В машине Штиммель сказал:
— Мы едем на гору в Гринциг. С этого места и началась наша Вена. Там множество ресторанчиков халигеров, это деревенская еда, лучший стол в Вене. Туда, если успеет, подъедет наш американский компаньон.
Ресторанчик был весь оплетен зеленью, простые столы, покрытые клетчатыми скатертями. Обстановка обычная, но именно в этой обычности и скрывалось нечто весьма не простое.
Народу почти не было. Только за одним столиком сидела пожилая пара.
Немножко не так представлял себе Сергей Третьяков первое посещение кабака на Западе. Совсем не так, составив представление о здешней жизни по видеофильмам,
Они только сели, как молчаливый официант сервировал стол.
Они пообедали, разговор вязался вокруг каких-то совершенно немыслимых пустяков и ничего о деле. А Сергей ждал именно этого серьезного разговора, понимая прекрасно, что не для этого его позвали в этот прекрасный город, поместили в номере и кормят в ресторанах.
Последнее время нечто странное начало происходить в их работе, дело шло так, словно кто-то невидимый, но сильный поворачивал ее совсем в другую сторону.
Сергей Третьяков не был ангелом, но когда государство дало ему возможность честно и много работать, получая за это хорошие деньги, он не хотел иметь никаких левых дел. Честно говоря, его удивил Штиммель, ни разу не спросивший его о смерти Мауэра, и это тоже настораживало Третьякова. Они так и не дождались нового партнера.
В номере он достал из мини-бара пива, открыл, налил в высокий стакан, глядя, как лопается пена. Потом сделал глоток и решил завтра же уезжать. Ни с чем не сравнимая тревога охватила его.
Он включил телевизор, показывали какой-то фильм из красивой жизни, в чем суть — он ухватить не мог по причине незнания языка. И, глядя на мужчин во фраках и женщин с обнаженными плечами, он думал о том, почему пришло к нему чувство дискомфорта.
Боялся он чего-то? Пожалуй, нет. Он получил «образование» на улице, в проходных дворах знаменитой Бахрушинки, потом добавил знаний в секции бокса, в кабацких драках, в поездках по ночной Москве, во время гулянок в период застоя и парадности. О нем говорили: «Крутой».
Так что же беспокоит его?
Фильм уже подходил к концу, когда в дверь постучали.
Сергей открыл.
На пороге стоял Ромка Гольдин. Давнишний знакомец, тертый, битый московский парень, бросивший родной Столешников ради сытой американской жизни.
И хотя в Москве не были они так уж близки: ну в кабаках виделись да на футболе, а иногда грелись в одной сауне, здесь они обнялись как самые добрые друзья.
После первых приветствий уселись как следует, закурили.
— Ну как ты, Сережа? — спросил Гольдин.
— Как видишь.
— Вижу, вижу, — хохотнул Роман, — во всем дорогом и красивом. Значит, есть бабки.
— Есть немного.
— А зелень?
— С этим похуже, но есть.
Сергей с интересом разглядывал московского знакомца. Шелковый костюм, рубашка темно-синяя, невесомая совсем, мокасины целое состояние стоят, цепочки золотые на шее, браслет золотой, часы и говорить нечего. Безвкусно, но дорого. Кричаще дорого. Видимо, нужно Гольдину показать, что богат он, очень богат.