Именины сердца: разговоры с русской литературой
Шрифт:
— Твои книги должны что — радовать, огорчать, заставлять думать?
— Мои книги должны возбуждать душу. Возбуждать в ней желание радоваться, огорчаться, думать — жить, в общем. Словом, как порно для стареющего ловеласа: все было, ничто не трогает… и тут — нате-ка. Но это — как должно быть. На одной из встреч с читателями в Ростове меня спросили: почему ваш роман такой скучный? Спрашивал молодой студент. Его я не возбудил.
— А почему ты пишешь, Денис? Что является первопричиной?
— Первична, думаю, невозможность не писать.
— Но литература — это для тебя всерьез? Смертельно?
— Еще как! Так же смертельно, как жизнь, — если живешь и пишешь всерьез. Если развлекаешь и зарабатываешь — ничего, не очень смертельно. Только скучно. Ведь все, что несмертельно, — скучно.
— После получения «Букера» ты легко вошел в число лидеров нового писательского поколения. Конкурентами кого-то воспринимаешь?
— Ну нет, конкурируют сегодня писатели вполне определенного формата — творцы идеологий (не буду называть: все равно кого-нибудь упущу, обижу). И то — конкурируют они за умы той части читателей, которые склонны впадать в идеологию. Я — убежденный сторонник жизни вне партий и манифестов, без идеологии в голове.
— Я у многих своих собеседников спрашиваю: надо ли политикам слушать писателей и журналистов? Что ты скажешь по этому поводу?
— А надо ли писателям говорить что-либо политикам? Не их аудитория. А вот журналистов слушать надо. Если бы слушали и не отстреливали — возможно, меньше было бы бреда в СМИ, а в стране — цинизма.
— Василий Розанов говорил: «Писателей надо пороть». Надо нас пороть? Или забить на нас? Или любить нас при жизни и ставить большие памятники?
— Пороть нас не надо. Может понравиться (нам). И что тогда делать власти? Где взять на всех розог — и постаментов для невинно пострадавших гениев? Мы же специально начнем провоцировать! Подкармливать — иногда надо. А любить… вот я бы, например, не всякому чиновнику позволил себя любить, я разборчивый.
— Первый и на сегодняшний день самый известный твой роман «Русскоговорящий» написан уже пять лет назад. Сегодня он был бы таким же? Или что-то исправил бы?
— Сейчас я уже не написал бы этой книги. Многое переросло внутри. Многое отболело. То была книга неудачника, решившего все изменить. Ну, все и изменилось — я стал лауреатом, вкусил широкой известности в почти широких кругах. Сейчас я как объект писательства неинтересен сам себе. А та книга — это ведь я на 99 процентов.
— Кем бы ты был, если б не писателем?
— Неудачником.
— Вот стал писателем. И о чем теперь мечтаешь?
— Сбросить килограммов десять. Написать хороший роман. И — однажды позвонит какой-нибудь большой-большой режиссер, скажет: «Хочу снять кино по твоей книге». А я ему: «Сколько серий?» А он мне: «Десять. И никакого Безрукова».
МАКСИМ АМЕЛИН:
«В России
Максим Альбертович Амелин родился 7 января 1971 г. в Курске.
В 1988 г. окончил курский торговый техникум (коммерческий колледж). Служил в армии рядовым. С 1991 по 1994 г. учился в Литинституте, занимался в семинаре Олеси Николаевой.
С 1995 г. работал в издательстве «Symposium».
Автор трех книг стихов («Dubia», «Холодные оды», «Конь Горгоны») и многочисленных переводов с латыни и древнегреческого. Лауреат Антибукеровской премии, премии журнала «Новый мир» и Большой премии «Московский счет».
На сегодняшний день Максим Амелин — главный редактор издательства «ОГИ».
Тут кто-то написал, что «читать Амелина — это труд». Я бы добавил: полезный труд.
Нет, серьезно, я, когда читаю стихи Максима Амелина, всегда как-то даже немножко горжусь собой: вот, думаю, я занимаюсь делом, а не ерундой какой-нибудь. Бывает, что прочитаешь чьи-нибудь стихи и восхитишься: ах, как прекрасно, ах, как ярко. Потом пройдет время, обер
нешься и думаешь: а чего восхищался, как-то легковесно все это было, первым сквозняком унесло. Амелин другой. Амелин настоящий. Амелин подобно камню лежит, не обойдешь. Сейчас мы будем с ним разговаривать.
— Максим, мы с тобой в совместной писательской поездке находимся сейчас, и, пользуясь случаем, я некоторое время исподтишка за тобой наблюдал — пока мы не познакомились лично. У меня странное несоответствие образа поэта Максима Амелина, которого я читал и знаю очень давно, и человека Максима Амелина. Мы все люди филологические, филологией испорченные до глубины души, посему отлично помним, что, скажем, Блок был похож на свои стихи, и Маяковский был похож, и сотни иных… А Амелин не похож.
— В каком смысле?
— Я думал, что ты должен быть мрачным, мизантропом таким, а ты — скорее портосовский такой тип.
— Я действительно мрачный мизантроп. (Хохочет. —
З.П.)
— Мизантропы так не смеются.
— Это меня жизнь научила смеяться.
— Жизнь? Тогда расскажи про свою жизнь в нескольких веских словах, желательно с упоминанием тех вещей, о которых ты не говорил ранее.
— Я родился в Курске и прожил там до восемнадцати лет, это тема известная. Учился в школе до восьмого класса, потом меня оттуда «попросили».
— Ты плохо себя вел?
— Я был плохой… Я был хулиган. Меня с пистолетом повязали как-то. У нас была малолетняя бригада, человека четыре, мы скитались по разным развалинам, много интересного находили: монеты, старинные книги, даже золото. И два пистолета нашли однажды. Это 82-й год был. Огромный, восемь с половиной калибр, переламывается, как ружье, с пятидесяти метров способен огромное дупло разворотить в дереве. На вооружении русской полиции такие пистолеты были. И вот меня с ним повязали… Потом отпустили, конечно.