Имеющий уши, да услышит
Шрифт:
Что-то еще примешивалось к этому ужасному запаху.
Клер заглянула на маленькую кухню стряпчего – царство его кухарки-любовницы.
Из липовой кадки перло наружу вспухшее тесто.
Пахло сдобой…
Клер едва сдержала слезы – эти несчастные… они утром собирались печь и есть за завтраком сладкие пироги.
Глава 5
Осмотр
Тела жертв стражники (вызванные из уезда Комаровским сразу после нападения на английскую гувернантку) перенесли в заброшенный каретный сарай – он находился у канала и Посниковой не принадлежал. Клер Клермонт, переговорив с Юлией, прислала туда льда из кухонных погребов и много свечей. В сарай притащили лавки и уложили на них трупы, обложив их льдом. Денщик графа по имени Вольдемар лично гонял на своей старой пузатой кляче в Одинцово к местному полицмейстеру, но так и не добился от того проку – из многодневного запоя пьяницу не вывели даже два ушата холодной воды, которыми денщик графа лично и без всякой церемонии окатил его.
В результате Комаровский и Гамбс начали осмотр тел вдвоем, уединившись в каретном сарае при свечах.
– Света у нас достаточно, – заметил немец-управляющий, надевая кожаный фартук, в котором обычно проводил химические опыты. – Мадемуазель Клер умница, постаралась.
– Английская роза, – хрипло сказал Евграф Комаровский, снимая свой редингот. Он остался в черном жилете и рубашке, отстегнул запонки, засучил рукава на мускулистых руках и снял свой черный небрежно повязанный галстук.
Ножницами для стрижки овец Гамбс начал разрезать на старике-стряпчем ватный халат. Разрезал ночную сорочку на кухарке. Они осмотрели одежду вместе. Комаровский изучил узел на витом шнуре халата, проверил карманы. Достал очки стряпчего и табакерку с нюхательным табаком.
– Его не с постели подняли ночью, – заметил он. – Он еще не ложился. У него на ногах шерстяные носки – в такую-то жару. Вряд ли он спал в постели в носках. Хотя… старичок, подагрик… Как его звали-то?
– Лука Лукич Петухов. Его дочка – Аглая, ей и двадцати лет не исполнилось. Красивая была, хотя сейчас поверить в сие трудно. – Гамбс смотрел на вымазанное кровью тело девушки с разрубленным, изуродованным лицом. – А кухарка их Мавра. Сам Петухов был человек тихий, безобидный. Однако въедливый крючкотвор. Много тяжб вел в судах и все успешно.
– Дела барыни он вел?
– Нет. И в барском доме не бывал. Юлия Борисовна часто приглашала Аглаю в дом – та ноты ей переписывала, к ней у нас всегда по-доброму относились, Юлия Борисовна ей денег давала за переписку. С девицы начнем или со старика?
Комаровский кивнул на труп стряпчего. Голый и дряблый, с ножом, всаженным в живот, он выглядел не менее пугающе, чем другие два тела.
Гамбс надел кожаные рукавицы и потянул за рукоятку ножа. Но у него не вышло его вытащить из тела.
– О, майн готт… Нож-то провернули, видно, в подвздошную кость вонзился!
Комаровский надел вторую пару кожаных перчаток из саквояжа Гамбса с инструментами и сам потянул нож из раны. Дернул – вытащил. Осмотрел рукоятку и лезвие.
– Интересная какая вещь, а, Христофор Бонифатьевич?
Гамбс пожал плечами:
– Оружие – это по вашей части, господин граф.
Оружие действительно было необычным – и не кинжал с прямым лезвием, и не нож, и не тесак – кривой, изогнутый с расширяющимся утяжеленным концом и витой рукояткой. Никаких острых линий, обтекаемая форма. Грозное оружие.
– Никогда такого я не видел, – признался Комаровский. – Дорогая вещь, работа тонкая, иностранная, и сталь высшего качества. – Он провел пальцем по окровавленному лезвию.
– Рана смертельная, – констатировал Гамбс. – Такой штукой убийца ему все внутренности повредил сразу. С такой силой вогнал, что и сам, наверное, вытащить не смог, поэтому бросил такую заметную улику на месте преступления.
– Да, пожалуй, но, возможно, и нет. – Комаровский повернулся к телу мертвой кухарки. – А здесь что у нас?
– Кухарка Мавра… она у них в доме всем командовала и самим стряпчим. – Гамбс вздохнул. – Прямой удар в лицо большой силы. Тоже смертельный.
– Я прав? Ее ударили топором?
– Наверное. – Гамбс осматривал тело кухарки.
– Убийца вломился в их дом с топором и кинжалом странной формы?
– Окно-то выбито! Не рукой же он его вынес. Значит, топором!
– Да, окно выбито в комнате девицы. Только вопрос как. – Комаровский наклонился и поднял с пола окровавленную рубаху кухарки, из нее выпали какие-то грязные бурые тряпки.
– У нее кровь запеклась между ног, – сказал он. – Тоже имел место акт насилия? А, Христофор Бонифатьевич?
– Нет. – Взмокший от усердия Гамбс наконец-то закончил осмотр, вытер тыльной стороной руки потную лысину. – Я признаков сего не вижу там. В ее женском естестве.
– А кровь на ляжках?
– Визит полной луны это. Женские регулы. – Гамбс вернул инструмент в саквояж. – Женщина она была еще в самом соку, несмотря на тучность и скверные зубы.
– Значит, красные мундиры пришли, – брякнул Комаровский прямо по-военному. – Стряпчий с ней спал в свое удовольствие. Но и ее с постели не подняли в ту ночь. Они оба еще спать не ложились, только собирались.
– Услыхали грохот в комнате Аглаи, когда убийца туда вломился, и бросились на помощь…
– Нет, непохоже. Картина вроде как совсем другая в доме. Но я еще не разобрался досконально там, – заметил Комаровский. – Ну а теперь главная наша жертва – несчастная девица. Надо вытащить из нее этот ужас, – он кивнул на подсвечник, торчавший из тела Аглаи, она лежала на лавке на боку – так, чтобы было удобнее производить полный осмотр.
Гамбс со страдальческой гримасой на лице наклонился.
– До чего же доходит существо человеческое в жестокости своей к ближнему и слабому, – посетовал он, передавая окровавленный подсвечник Комаровскому.
– Это их вещь? Дешевое изделие. Вряд ли убийца принес с собой подсвечник, схватил тот, что стоял у кровати. Вы, Христофор Бонифатьевич, в доме сказали мне, будто она уже умерла, когда ее тело начали истязать?
– Да. Такая рана. – Гамбс осматривал рану на лице Аглаи. – И опять у нас удар большой силы и тяжелое острое лезвие. Топор был в руках убийцы, здесь это видно!