Имитатор. Книга третья. Оправдание невиновных

Господа профайлеры говорят, что интерес к смерти – к ее способам и орудиям, к мертвым телам и тому, что с ними происходит потом – так вот, господа, именующие себя специалистами по психологии и психопатологии преступников, утверждают, что подобные интересы свидетельствуют о душевном нездоровье. Это, дескать, психопатия. Ну-ну.

Смешно.

Скажите это бойцам спецназа, скажите это патологоанатомам и антропологам. А потом очень быстро убегайте.

Потому что они, разумеется, не психопаты, но вспылить могут. Как не вспылить, если какой-то дурак поливает грязью дело твоей жизни.

Так что нет, я не психопат. Моему душевному здоровью можно позавидовать.

Вокруг серийных убийц вообще мифов куда больше, чем правды. Якобы убийцы вырастают из несчастных малышей, которые взрослым насилием мстят миру за то, что пережили в детстве. До сих пор пытаются пристегнуть к серийным убийствам триаду Макдональда, хотя ее почти сразу после «изобретения» перестали причислять к криминальным предикторам. Но в скудных умишках господ, если так можно выразиться, психологов это, должно быть, выглядит очень логично: над ребенком издеваются, он начинает мочиться в постель, а потом, стремясь хоть где-то хоть что-то контролировать, принимается что-нибудь поджигать и мучить животных. Ну а после – убивать себе подобных. Очень, очень логично.

Человек, господа психологи, устроен несколько сложнее.

Спору нет, среди серийных убийц хватает и психопатов, и шизофреников, и много кого еще. Ненормальных, в общем. Но их хватает везде – среди филателистов, реконструкторов, поклонников йоги, вегетарианцев или геймеров. Но это же не означает, что занятия йогой или собирание марок – маркер съехавшей крыши. Так что не надо обобщать.

Надо мной не издевались в детстве, мне не приходилось просыпаться на мокрых простынях, мной не владеет неодолимая тяга к поджогам, и мне бы и в голову не пришло мучить животных. Я и людей не мучаю – какой в том смысл?

Я никому и ничего не доказываю, тем более не мщу за детские страдания. Я просто охочусь. Мне нравится охотиться. Вот и все.

Вы же не зачисляете в психопаты тех, кто берет ружье и идет стрелять уток, оленей, слонов или зайцев? Так с какой стати считать ненормальным того, в чьем воображаемом прицеле – не кабан, не медведь, а человек? О да, разница есть, но она лишь в том, что человек – самая хитрая, самая социально защищенная и потому самая интересная дичь. Охота на тех, кого принято называть братьями нашими меньшими, как ни крути, однообразна. Повадки одного кабана не особенно отличаются от повадок другого, поэтому и приемы охоты одни и те же. Скучно, господа. Человек – совсем другое дело. Каждая Охота – это уникальная головоломка. Поиски особенной, только для этой дичи подходящей приманки, особенного, только для этой дичи подходящего орудия или места для засады. Ничего более увлекательного я не знаю.

Просто Судьба крутит свое колесо – и его стрелка показывает на очередную цель.

Судьба.

Поэтому не задавайте глупого вопроса: жалко ли мне тех, кто оказывается в воображаемом перекрестье моего воображаемого прицела? С какой стати мне должно быть их жалко?

Умирают все. И не надо говорить про безвременную кончину. Смерть – она одна. Она не бывает безвременной. Она всегда приходит… ну… тогда, когда приходит. И если кто-то стал моей целью –

значит, так распорядилась Судьба. Мое дело – исполнить ее решение. И получить удовольствие, разумеется.

Телегримеры на совесть постарались, чтобы сделать героя программы посимпатичнее. Но Арине почему-то сразу представилась комната для допросов в СИЗО: жесткий стул, безжалостный свет и – по другую сторону привинченного к полу стола – этот вот… персонаж.

Из-за света, вероятно. Он в студии был еще безжалостнее, чем в допросной. Спина под одолженным у коллег форменным кителем уже ощутимо взмокла и даже чесалась. Как телевизионщики это выдерживают?

Ведущему вон все нипочем, даже лоб не блестит. Улыбается с радушием акулы-людоеда, вопросы задает с такой подкупающей задушевностью, словно тетушку-миллионершу, прибывшую из дальних краев, встречает. Таким голосом обычно разговаривают продавцы чудо-добавок и улыбчивые зазывалы квазирелигиозных сект. Да что говорить – Арина и сама иногда на допросах пользовалась таким вот задушевным тоном. Правда, дозировала его куда более скупо, чем этот лощеный господин в центре студии. Звали господина не то Вадим, не то Руслан.

Она сосредоточила все внимание на том, чтоб не зевнуть, боже упаси, не почесать рефлекторно нос, не сгорбиться – кто знает, когда спецу, который решает, картинку с какой именно из камер дать в прямой, черт бы их побрал, эфир, вздумается разбавить видеоряд Арининой физиономией. А госпожа следователь в этот момент как раз нос чешет – вот красота-то!

Хотя какая разница, как она будет выглядеть в этом дурацком ток-шоу – уж не дурнее прочих. Хотя «не дурнее» – маловато, надо чтоб прилично, чтоб честь мундира не посрамить… ох! Ну вот какого черта она тут красуется? Представитель следствия! Да еще и оттуда же, где произошел этот самый «Несчастный случай?» – так именовалась программа. Ненавижу Москву, сердито думала Арина. Ну какая им разница, для них же что Краснодар, что Красноярск – один леший. А уж Сыктывкар, Саратов и Салехард и вовсе – один и тот же город. Но кто-то из помрежей решил, видимо, добавить правдоподобия, а Ева и рада стараться:

– Ну Вершина, ну Ариночка! Ну и что, что ты в отпуске, ты ж через Москву поедешь, что тебе стоит в программе поучаствовать? Да я бы, если бы мне предложили, пешком бы побежала! Но я ж не следователь, я ж завканцелярией, кто меня позовет.

– А ничего, что все случилось еще до меня?

– Ой, подумаешь! Зато подследственность наша была. Я тебе все материалы пришлю, поглядишь, там немного. И Пал Шайдарович обрадуется.

Да уж, полковнику юстиции Пахомову только и дел, что радоваться на Арину в телевизоре.

Материалов было и впрямь немного. Дядька, видевшийся Арине в сизовской допросной, носил удивительно подходившую ему фамилию Кащеев и по делу проходил как потерпевший. Его молодая жена, отправившись гулять с малолетним сынишкой, заглянула в гости к своему приятелю – или, по версии Кащеева, любовнику. Выпили, то, се, время текло незаметно… Когда отправившийся разыскивать супругу муж ворвался в дом «приятеля», и тот, и кащеевская жена валялись по углам мертвецки спящие. А в холодной печурке лежало тельце маленького Вити.