Имитатор. Книга вторая. Дважды два выстрела
Шрифт:
Артем Зверев – криминалист, которого за отчество Валерьевич все звали попросту Лерыч, – сосредоточенно опылявший дактилоскопическим порошком распахнутую настежь балконную дверь, подтверждающе угукнул:
– Чистенько. Пальчики, насколько могу судить, только его, обстановка не нарушена. Бедненько, но аккуратненько. Хотя он, говорят, и пил изрядно, а вот порядок не как у алкаша.
– А он точно пил? – вырвалось у Арины.
– А это я тебе, душенька, после вскрытия скажу, – проворковал Плюшкин. – Посмотрю на печень и прочие субпродукты, сразу ясно будет – злоупотреблял ли наш Егор Степанович
– Вы его знали?
– Кто ж его не знал, – отозвался вместо Плюшкина Артем. – Хороший был опер. Пока не уволили.
– За что его?
– Ну, официально-то сам рапорт подал, но по сути выдавили, конечно. А за что… во-первых, возраст у него уже был вполне пенсионный, сама видишь. Во-вторых, упрямый. Вот и… Хотя по официальной опять же версии – за злоупотребление горячительными напитками в рабочее время. Раз – выговор, два – выговор, и давай на выход, все как обычно. Ха! Прицепиться-то к любому можно. Покажи мне опера, который не употребляет. Но чтоб чрезмерно… нет, это не про Степаныча. Раньше по крайней мере. Как там после увольнения было, кто ж его знает, – Лерыч пожал плечами, продолжая обрабатывать балконную дверь. – Но бутылок я под кухонной раковиной всего четыре штуки нашел. Одну водочную, старую, три из-под пива, довольно свежие. Если и пил, то тару выносил регулярно. Я ж говорю, непохоже, чтоб опустился мужик. Жил явно один, а в доме порядок.
Ага, отметила про себя Арина, Молодцова о причинах шубинского увольнения можно не расспрашивать.
– Порядок-то порядок, но как насчет вот этого? – так же, носком кроссовки, она показала на ту самую бежевую кучку, в которой, вглядевшись, опознала скомканные подтяжки, одна из которых и изображала «щупальце».
– Вершина, тебе чего, работы не хватает? Чего к подтяжкам прицепилась? Мало ли, – Зверев пожал плечами. – Лежали на краю, свешивались, пистолетом отброшенным их зацепило, вот они и свалились.
– На краю буфета лежали? Странное место для подтяжек. При общем-то порядке. И пистолет не в руке, не рядом с телом, а в стороне валяется. Далековато для самоубийства, не находишь? Или предсмертные судороги?
– Вообще-то при ранении в голову судороги не характерны, – хмыкнул из-за Арининой спины Плюшкин. – Но не характерны – не значит, невозможны. Мозги – материя тонкая, непредсказуемая. Если пистолет отброшен, то лежит вполне на месте. Смывы с ладоней я, кстати, сделал. На предмет следов выстрела. Вот если там чисто будет, тогда можешь с такой же чистой совестью начинать задавать вопросы. А пока не вижу оснований сомневаться, самоубийство как оно есть.
– Гильза, кстати, поближе к нему лежала, – напомнил Лерыч. – Как раз там, куда она упала бы при собственноручном выстреле. Ну… если он стоял в это время.
– Но если судороги не характерны, как он его отбросил? – настаивала Арина.
Плюшкин пожал плечами:
– Не знаю, свет моих очей. Но если ты намекаешь на инсценировку, то… – он скептически сморщился. – Первое дело, отсутствие следов борьбы, это я тебе уже сказал.
– А ничего, что у него рукава рубашки расстегнуты?
– Зато пуговки на манжетах на месте, – парировал Плюшкин. – В драке, сама понимаешь, они бы просто оторвались, а тут аккуратненько расстегнуты. Правая манжетка, правда,
– Посмотришь на вскрытии? – Арина до сих пор еще путалась между «ты» и «вы», самому же медику было, кажется, все равно, как к нему обращаются.
– Куда ж я, душенька, денусь, посмотрю, конечно. Но, в общем и целом, следов борьбы пока не вижу. Потом, гляди, направление выстрела правильное. То есть, не направление раневого канала, конечно, его мы потом на снимочке посмотрим, а место входа пули и форма отверстия. Правда, следов на коже почти нет, в смысле, пистолетик он держал малость поодаль, к виску не прижимал, иначе ожог был бы, порошинки возле, штанцмарка дульная, ну сама знаешь, не маленькая.
– А если кто-то другой держал пистолет на уровне его плеча, – перебила Арина, – тогда направление правильное было бы?
– Точно так, лапушка моя, – согласился медик. – Но гляди опять же сама. В момент выстрела он стоял вот тут, около балконной двери – видишь, брызги как легли, и как он упал? И никто тело, заметь, не двигал, видишь, как кровь из входного отверстия распределяется? И что это значит? Вот просто так стоял, пока кто-то примеривался, как поточнее ему в висок стрельнуть? Все-таки опер, хотя и бывший. И не связывали его. Не били… вроде бы… это тебе поточнее после вскрытия все досконально обрисую, но на беглый взгляд непохоже, чтоб били. Совсем не похоже.
– Может, опоили чем?
– Это пусть токсикологи скажут. Но запахов посторонних я не чую, цвет кожи, склеры и слизистых тоже нормальный. Алкоголь, конечно, может присутствовать, но не в критических дозах, иначе опять же запашок еще остался бы. Дверь входная не заперта – самоубийцы часто так делают.
– А если бы она захлопнулась? – предположила Арина.
– Там такой замок, Арина Марковна, – буркнул Молодцов, – что мама не горюй. Ни открыть просто так, ни закрыть.
– Ключи нашли?
– Найдем, куда они денутся, – хмыкнул опер.
– В карманах покойника ключей нет, – сообщил Плюшкин. – Но, в общем и целом, я бы на твоем месте не сомневался. И записка наличествует, хотя и странного содержания, но собственноручная вроде бы. Я, конечно, не почерковед, но, сама понимаешь, цидулок таких навидался. Твердая рука, ровные строчки – вполне трезвый человек писал. Думаю, найти какие-нибудь бумаги, которые достоверно он писал, и сравнить почерк, с этим проблем не будет.
– Да он это писал, что я, шубинского почерка никогда не видел, что ли, – мрачно сообщил сунувшийся в дверь Молодцов.
– Ладно, ладно, не тупая. – Арина начала сердиться на саму себя. – Я уже осознала, что тут чистый суицид, а у меня профессиональная паранойя. Но ручку, которой он предсмертную записку предположительно писал, изымем для графологов. Семен Семеныч, тогда пульку сразу баллистикам, пусть сравнят – и в архив. Ну и почерк тоже сравним – для очистки совести. А так романтично начиналось… – она вздохнула. – Выстрел в полночь…
– Эй, ты чего, какая полночь? – возмутился Плюшкин.
– Как – какая? Он же в полночь застрелился, разве нет? И соседка слышала. Погодите… А когда он… В смысле, как вы полагаете, когда он…