Император Крисп
Шрифт:
– Это тоже правда, хотя и небольшая, – признал Диген тоном человека, делающего значительную уступку. – И все же, юноша, ты должен помнить, что любой задуманный компромисс со Скотосом приведет к компромиссу с твоей душой. Что ж, да будет так; каждый человек должен сам выбирать правильный путь к отречению, и этот путь часто – всегда – прямой. Если ты станешь сопровождать отца в экспедиции, то какими будут твои обязанности?
– По большей части – практически никакими, – пояснил Фостий. – Мы поплывем в Наколею, чтобы как можно быстрее добраться до мятежной провинции. Затем пойдем маршем через
Фостию очень хотелось, чтобы его слова прозвучали неодобрительно, но в голосе, тем не менее, пробилось возбуждение. Для молодого человека, никогда не сталкивавшегося с войной реально, она всегда окружена ореолом привлекательности.
Крисп никогда не рассказывал о сражениях, а только осуждал их.
Для Фостия же это становилось еще одной причиной стремиться на поле боя.
Священник покачал головой:
– Меня совершенно не интересует, по какому пути пойдет великая кавалькада златолюбцев. Я опасаюсь за твою душу, юноша – единственную драгоценность, которую тебе следует оберегать. А ты, несомненно, позабудешь, чему я тебя учил, и вернешься к прежней продажной жизни подобно тому, как мотылек стремится к пламени, а муха – к лепешке коровьего навоза.
– Только не я! – возмущенно воскликнул Фостий. – Мне многое открылось в беседах с вами, святой отец, и я никогда не позабуду ваших золотых слов.
– Ха! Вот видишь? Даже обещание остаться набожным разоблачает жадность, все еще таящуюся в твоем сердце. Золотые слова? Да в лед это золото! И все же оно удерживает тебя своей подслащенной медом хваткой и не отпускает, дабы Скотос смог овладеть тобой.
– Простите, – униженно пробормотал Фостий. – То был просто оборот речи. Я не хотел вас оскорбить.
– Ха! – повторил Диген. – Есть испытания, способные показать, истинна ли твоя набожность или же ты только притворяешься – возможно, даже перед собой.
– Тогда подвергните меня этим испытаниям. Я покажу, кто я такой, клянусь владыкой благим и мудрым.
– Знаешь, юноша, тебя будет проверить труднее, чем многих других, – сказал священник и, заметив удивленный взгляд Фостия, пояснил:
– Какого-нибудь другого молодого человека я мог направить через комнату, где лежат золото и драгоценные камни. И для выросших в голоде и нужде этого оказалось бы достаточно, чтобы я смог заглянуть в их сердца. Но ты… Золото и драгоценности были твоими игрушками еще с тех пор, когда ты писал на пол императорского дворца. И ты легко преодолеешь соблазн, даже оставаясь пленником духовных заблуждений.
– Действительно, – признал Фостий. – Но я докажу, кто я такой, святой отец, если только буду знать, как это сделать! – почти отчаянно воскликнул он.
Диген улыбнулся и указал на занавешенный дверной проем в задней стене жалкого храма, в котором он проповедовал:
– В таком случае войди туда, и тогда, может быть, ты узнаешь кое-что о себе.
– Узнаю, клянусь благим богом! – Но когда Фостий откинул завесу, он увидел лишь темноту и застыл. Телохранители ждали его на улице возле храма единственная уступка, на которую они согласились. А в темноте его могли ждать убийцы. Фостий собрался с духом; Диген не станет его предавать. Ощущая спиной взгляд священника, он шагнул во мрак.
Завеса за его спиной вновь закрыла вход. Свернув за угол, он погрузился в такую непроницаемую черноту, что невольно прошептал молитву Фосу, отгоняя злые силы, которые могли здесь таиться. Он сделал шаг, другой. Пол прохода плавно понижался.
Опасаясь свернуть себе шею, он расставил руки, переместился вправо и коснулся стены кончиком вытянутого пальца.
Стена оказалась из неоштукатуренных кирпичей и царапала пальцы, но Фостий все равно был рад ее ощущать; без нее он брел бы во тьме, как слепец.
Фактически, он и стал здесь слепцом.
Он медленно шел по коридору. В темноте было не разобрать, прямой ли он или плавно изгибается, но Фостий не сомневался, что прошел уже под несколькими зданиями. Он стал гадать, сколько лет этому подземному коридору, зачем его проложили, и знает ли сам Диген ответы на эти вопросы.
Его глазам казалось, будто они видят движущиеся и вращающиеся цветные пятна, словно он закрыл их и надавил на веки кулаками. Если в темном коридоре и обитают какие-нибудь фантомы, они легко могут напасть на него прежде, чем он решит, что это не порождение разыгравшегося воображения. Фостий вновь прошептал молитву Фосу.
Он прошел… впрочем, он не смог бы сказать, насколько далеко, но явно немало, и тут заметил полоску света, которая на фоне пляшущих цветных пятен оставалась неподвижной. Она просачивалась из-под двери и слабо освещала кусочек пола перед ней. Окажись туннель освещен, он ее даже не заметил бы, но во мраке она возвещала о себе, словно императорский герольд.
Пальцы Фостия скользнули по оструганным доскам. После шершавых кирпичей гладкое дерево оказалось очень приятным на ощупь. У того, кто находился по другую сторону двери, был, должно быть, невероятно тонкий слух, потому что, едва коснувшись досок, Фостий услышал женский голос:
– Войди, друг, да благословит тебя владыка благой и премудрый.
Он нашарил защелку и поднял ее. Дверь плавно повернулась на петлях.
Комнатку освещала единственная лампа, но его изголодавшимся по свету глазам она показалась яркой, словно полуденное солнце. Но то, что он увидел, заставило его усомниться, можно ли доверять собственным глазам: на постели лежала прекрасная молодая женщина, призывно простирая к нему руки.
– Войди, друг, – повторила она, хотя Фостий уже находился внутри. Голос у нее был низкий и хрипловатый. Фостий почти непроизвольно шагнул к женщине и ощутил аромат ее духов. Если бы запах обладал голосом, он тоже был бы низким и хрипловатым.
Приглядевшись повнимательнее, Фостий увидел, что женщину нельзя было назвать совершенно обнаженной: ее тонкую талию обвивала узкая золотая цепочка.
Ее блеск заставил Фостия приблизиться еще на шаг. Женщина улыбнулась и немного отодвинулась, освобождая ему место рядом с собой.
Его нога уже приподнялась, чтобы сделать третий – и последний – шаг, и тут он, почти буквально, взял себя в руки. Секунду он простоял на одной ноге, слегка пошатываясь, но третий шаг все же сделал назад, а не вперед.