Император умрет завтра
Шрифт:
Такой идеологии и ее носителям не было и не могло быть места в наполеоновской абсолютной монархии.
В этом Тарле прав.
Стоит ли указывать ему на писательское нахальство, с каким он, советский историк, проводя в книге незримую параллель между Наполеоном и Сталиным, попутно увенчивает ее столь дерзким выводом о "нелепых грезах равенства и братства"? Наверно, не стоит. Это не его вывод. Это суть дела, о которой нечаянно проговорился Тарле и о которой догадаются очень немногие. А если у товарища Сталина возникнет вопрос, начнут задумываться и остальные. У товарища Сталина вопрос сейчас отнюдь не в этих грезах, которыми пока что подпитывается
Сталин посмотрел на часы и нажал кнопку вызова помощника. Возник Поскребышев.
– Пусть заходит, - распорядился Хозяин, раскуривая трубку.
Трубка означала, что разговор будет долгим.
В кабинет неслышно вошел Лаврентий Берия.
Глава четвертая ПАСЬЯНС ЖОЗЕФИНЫ
Над каретой первого консула зависло остывающее зимнее солнце. Меховые кивера конных гренадеров казались позолоченными. По улице Сан-Нике всадники конвоя двигались тесно. Много народу. На тротуар высыпали владельцы лавок и гарсоны из мгновенно опустевших кофеен. Белошвейки и служанки смешались с ранними проститутками. Шныряли карманники.
Грек-трактирщик выкатил бочонок вина и наливал всем желающим. Фланирующие с девицами бравые унтер-офицеры подкручивали усы и на всякий случай становились во фрунт: "Куда это он собрался, наш маленький капрал?..".
Девицы бросали гренадерам бумажные цветы и смеялись, когда букетики застревали в сбруе коней.
Радостные, возбужденные лица. Церемонные шляпы, порхающие платочки. "Вива!.."
Все дрянь.
Наполеон Бонапарт направлялся в оперу. Ажаны суетливо останавливали встречные фиакры. Улица Сан-Нике явно тесна для такого кортежа. Надо подумать о другом маршруте в Гранд Опера.
Верно, тесна стала улица. Не сумела вместить падающего и вновь взлетевшего к небу солнца. Окна полыхнули адским рыжим огнем и тут же осыпались желтоватыми осколками тускнеющего торжества. Карета подскочила и накренилась, продолжая движение как бы по инерции.
В эту секунду вздрогнул, должно быть, весь Париж.
Не стало улыбок и шляп. Ничего не стало. Истошно кричали лошади. Хлопнул выстрел. В щель раздвинутой занавески на миг уставилось белое, бессмысленное лицо полковника. Губы у командира конвоя дергались, но говорить он не мог. Полковник был контужен. Может быть, ранен.
Генерал Жюно вскочил с атласного сиденья. Хотел остановить карету.
– В оперу!
– хрипло крикнул Бонапарт.
Полковник обессиленно сполз с седла в лужу вина, натекшего из раздавленного бочонка. Жюно махнул форейторам. Изуродованная карета, вихляясь и раскачиваясь, покинула улицу Сан-Нике. Позади остались недвижные тела людей, желавших увидеть своего кумира.
На лицах остывал блаженный ужас смерти.
Солнце садилось.
Десять торопливых секунд спасли жизнь первому консулу. В свою ложу он вошел совершенно спокойным. Публика не догадывалась о том, что произошло, хотя и не могла не слышать близкого взрыва. Вероятно, церемониальный залп дворцовых мортир в честь очередной победы. Они так часты сейчас, что по залпам салюта в Париже впору сверять часы всей Европе.
– Отлично сказано, сударь!
Публика в партере восторженно шелестела манишками
– Вы слышали, как остроумно выразился месье Баррас?
– Вы слышали, что сказал Поль?..
– Вы слышали...
Бонапарт снял треуголку, аккуратно поправил на себе трехцветную перевязь и сел в кресло. Адъютант дал знак капельмейстеру. Оркестр заиграл увертюру. Пошел занавес.
Бонапарт думал о Жозефине. Она сказалась больной и не поехала в театр. Он был уязвлен, но не стал спорить. Сухо и насмешливо произнес: "Как вам будет угодно... гражданка Богарне!"
Если бы Жозефина поехала с ним, то обязательно задержала бы кортеж при виде ликующего народа на улице Сан-Нике, чтобы поприветствовать своих любимых парижан, которые называли ее теперь "Нотр-Дам де Виктори". Хоть на десять секунд, но задержала бы непременно.
Жозефина могла погубить, но спасла его. Она почувствовала, что должна остаться и сберегла для него эти десять секунд.
О, Богоматерь Победы! Простите ли вы своего гражданина Буонапарте?..
Музыка не мешала размышлять. Мешало другое. От великого до смешного один шаг, и актеры на сцене делали этот шаг. Им бы один день провести во дворце, где они смогли бы увидеть государей, потерявших свои государства, королей, лишившихся трона или генералов, проигравших в сражениях свои армии. Кто-то выпрашивает себе титул или корону, кто-то мечтает сохранить свободу и жизнь. Вокруг обманутое честолюбие, пылкое соперничество. Катастрофы, скорбь, скрытая в глубине души. Счастье и горе, которым не позволяют вырваться наружу. Все это подлинные трагедии, и воздух дворца насыщен их незримым величием. Быть может, и сам Наполеон Бонапарт, достигший величия и славы, наиболее трагичное лицо наступившей эпохи.
И что же? Разве кто-нибудь во дворце бегает из угла угол, выпучив глаза и заламывая руки: "О, моя египтянка, я умираю!"?
Кто-нибудь в такие моменты думает о своих позах и жестах?
Нет, все говорят о самом сокровенном - естественно убежденно, как говорит каждый, кто воодушевлен настоящим интересом и подлинной страстью. Трагедии на мировой сцене разыгрываются вполголоса, и только какие-то едва угадываемые нотки позволяют услышать почувствовать нестерпимую боль, раздирающую сердце.
А, с другой стороны, разве эти люди в партере, увлеченные фальшивым действом, способны тонко услышать и распознать трагедию? Несколько минут назад Франция внезапно оказалась на краю бездны, а здесь все взоры были прикованы к декольте и бриллиантам. Позы - то чувственные, то целомудренные, то надменные - все пускается в оборот зависимости от обстоятельств и мизансцен. Так где настоящий театр?..
Генерал Жюно, сидевший позади Наполеона, подался вперед и тихо сказал:
– Сир, прибыл министр Фуше.
– Разве он еще не видел этой постановки? Премьера а год назад, если не ошибаюсь.
– Он желает доложить... Покушение организовали роялисты. Граф Прованский...
– Передайте Фуше, что меня не интересуют политические убеждения уголовных преступников. Я не хочу смотреть два спектакля одновременно.
Жюно удержал смешок, застрявший в горле.
– Слушаюсь, сир!..
– Чтобы приготовить яичницу, нужно по меньшей мере разбить яйца, раздраженно продолжил первый консул.
– Пусть Фуше составит полный список главарей якобинцев. Всех вождей или принимаемых за таковых. Их сейчас не меньше сотни. Они должны быть арестованы без промедления. Левая оппозиция отдохнет, наконец, от политики в Гвиане и на Сейшельских островах. Список представить сегодня к вечеру.