Император Юлиан
Шрифт:
Между прочим, во время бури мою палатку унесло, и три ночи я был вынужден жить в палатке Максима. Общество друг друга отнюдь не доставило нам удовольствия. Оказалось, что Максим помимо прочих дурных привычек имеет обыкновение говорить во сне. В первую же ночь его бормотание было настолько невыносимым, что мне пришлось его разбудить.
– Что? Я говорю во сне?
– Он тупо на меня уставился; седая борода спуталась, как нечесаная овечья шерсть, лицо сонное, бессмысленное. Потом он опомнился: - А-а, конечно, говорю. Во сне я беседую с богами.
– А ты не мог бы беседовать с ними шепотом? Ты мне спать не даешь.
– Постараюсь.
– А после он нажаловался
Юлиан Август
22 апреля
17 апреля, Тилуфа, Ахаяхалька. 18 апреля сожгли заброшенный форт. 20 апреля. Бараксмальха, через реку 7 миль до Диакиры. Храм. хлеб. соль, асфальтовые источники, оставлен, сожжен. На Озогардану, оставлена, сожжена, памятник Траяну, двухдневный привал. 22 апреля, Хормизд чуть не попал в засаду. Предостережение. Сегодня ночью появилась персидская армия.
Приск:За три дня, с 17 по 20 апреля, на нашем пути встретились три крепости на островах. Первая, Тилуфа, возвышается на утесе посреди реки. Юлиан послал туда парламентера с требованием сдаться. Комендант прислал чрезвычайно учтивый ответ: на капитуляцию он не согласен, но клянется действовать в зависимости от исхода войны. Поскольку Юлиан не мог задерживаться для осады, он согласился на условия коменданта. В ответ гарнизон крепости отсалютовал нашему флоту, идущему под ее стенами. То же самое произошло и в Ахаяхальке - еще одной крепости на острове.
20 апреля, подойдя к брошенной жителями деревне под названием Бараксмальха, мы, по предложению Хормизда, переправились через Евфрат. В семи милях от места переправы стоял богатый торговый город Диакира. При нашем приближении его жители бежали. К счастью, городские хранилища оказались полны хлебом, а главное - солью. Возле городской стены солдаты Невитты обнаружили и убили несколько женщин. Мне это сильно не понравилось. Не знаю, было ли об этом что-либо известно Юлиану. Он беспощадно карал любое неповиновение, но вовсе не был жесток, в отличие от Невитты и галлов, любивших кровопролитие ради него самого.
Диакиру, как и ближайший городок Озогардану, сожгли дотла. В последнем, кстати, мы обнаружили остатки помоста, сооруженного еще при Траяне, и Юлиан разбил лагерь вокруг этого исторического памятника. Здесь мы задержались на два дня, пока не погрузили на корабли зерно и соль, захваченные в Диакире. В эти дни я с Юлианом не виделся: он был занят со своими генералами.
Мне приходилось довольствоваться компанией Анатолия (его ляпсусы на поприще гофмаршальской службы всех очень забавляли), а также несравненного Фосфория и историка Аммиана Марцеллина. С последним я познакомился в твоем антиохийском доме, и он очень мне пришелся по душе. Он сказал мне, что мы встречались еще в Реймсе, где он служил в одном из легионов Урзицина, но у меня, к сожалению, об этой встрече не сохранилось никаких воспоминаний. Ты, наверное, знаешь, что Аммиан пишет историю Рима, которую хочет довести до наших дней. Храбрец! Несколько лет назад он прислал мне первые десять томов своего труда с дарственной надписью. Они оказались написанными на латыни! Не знаю, с чего ему взбрело в голову писать на этом языке - как-никак он антиохиец, насколько мне известно, из хорошей греческой семьи!
Ночью 22 апреля Хормизд хотел было пойти в разведку, но чуть не попал в засаду к персам. Никто не знает, как им стало известно, когда он покинет лагерь, но это факт. Спасло Хормизда только то, что в тех местах река из-за дождей оказалась очень глубокой и противнику не удалось перейти ее вброд.
"Предостережение". Не знаю, что имел в виду Юлиан. Возможно, в последний момент Хормизда предупредил о засаде наш лазутчик, а может быть, кто-то предостерег Юлиана о том, что на него самого готовится покушение.
"Сегодня вечером появилась персидская армия". На следующее утро (23 апреля) мы наконец увидели противника. Несколько тысяч конников и лучников выстроились в миле от нашего лагеря. В лучах восходящего солнца их доспехи сверкали так, что глазам было больно. Командовал этими воинами великий визирь - второй человек в персидском государстве после царя, нечто среднее между нашими цезарем и преторианским префектом. Неподалеку гарцевала орда сарацинов ассанатов - племени, славящегося своей жестокостью.
Во втором часу пополудни Юлиан начал бой. После сложного маневрирования он вывел свою пехоту на позицию в нескольких шагах от персидских лучников и, прежде чем те успели натянуть луки, приказал атаковать бегом. Этот маневр настолько сбил с толку персов, что наши пехотинцы уничтожили их, не понеся потерь, - благодаря сомкнутым щитам вражеские стрелы не смогли причинить им вреда. Персы рассеялись и бежали, поле битвы осталось за нами.
Юлиана эта победа привела в неописуемый восторг.
– Теперь наши солдаты поймут: персы - такие же люди, как и мы!
– Это был настоящий бог войны. На разрумянившемся лице сверкали возбужденные глаза, пурпурный плащ забрызган кровью врага.
– Идем!
– крикнул он Максиму и философам, появившимся на поле битвы, там, где только что был передовой рубеж.
– Посмотрим стены Мацепракты!
Мы не поняли, о чем он, но Юлиан повел нас к брошенной деревне недалеко от поля битвы. Здесь мы наткнулись на остатки древней стены. Юлиан заглянул в книгу.
– Это, - сказал он, - развалины древней ассирийской стены. Ее видел еще Ксенофонт, проходя здесь 764 года назад.
– Сияя от счастья, наш победоносный полководец карабкался по камням, во весь голос читая отрывки из "Анабасиса". Мы послушно разглядывали стену, которая и в столь отдаленные времена была руиной, но мы еще не остыли после боя, и заниматься осмотром достопримечательностей никому не хотелось. В конце концов Юлиан отвел нас обратно к Евфрату.
На краю лагеря столпился гвардейский легион. Солдаты окружили камень, на котором стоял трибун - мускулистый высокий блондин - и произносил страстную речь: