Император Юлиан
Шрифт:
– Но Саллюстию неизвестно то, что известно нам, - заметил я наконец, имея в виду явление Кибелы Максиму.
– Есть еще кое-что, неведомое ему.
– Максим устремил на меня взгляд своих лучезарных глаз, повидавших столько тайного и запретного.
– Я не открывал этого даже тебе.
Последовало томительное ожидание. Хорошо зная Максима, я не торопил его и ждал, слушая, как пульсирует у меня в висках кровь.
Максим поднялся на ноги. Его желтый шелковый халат ниспадал таинственными складками. Колеблющееся пламя светильника отбрасывало на стену огромную его тень. У меня по коже пробежал холодок, предвещающий неминуемое приближение божества. Чтобы отогнать демонов, Максим обвел вокруг себя посохом и заговорил:
– Прошлой ночью, в самый темный час, я вызвал из бездны Тартара саму Персефону, царицу всех усопших, нынешних и будущих.
Светильники мигнули, и тень на стене заплясала; хотя ночь была теплой, меня бил озноб.
– Я задал ей единственный вопрос, задавать который категорически запрещено, но вопрос этот касался не меня, а тебя, и даже не тебя, а Рима - нет, и не Рима даже, а истинной веры. Потому-то я счел себя вправе задать этот страшный вопрос, не навлекая на себя гнева фурий и не боясь запутать нить Парки.
Я знал, о каком вопросе идет речь, и ждал, едва дыша. Бормоча заклинания, Максим стал чертить на полу знаки, предохраняющие от злых духов.
– Я спросил: "Грозная царица Тартара, поведай мне, где найдет смерть твой верный сын Юлиан?" - Тут Максим умолк и поднес руку к горлу. У него перехватило дыхание, он покачнулся и не упал только потому, что изо всех сил вцепился в посох. Внутри него шла борьба невидимых сил. Я сидел неподвижно, не решаясь ему помочь, так как боялся нарушить могущественную силу очерченного им крута. Наконец Максим стал дышать свободно.
– Демоны, - прошептал он.
– Но нам подчиняются высшие силы, сам Гелиос - наш щит… Персефона ответила: "Все люди будут скорбеть, а боги возрадуются, приветствуя на Олимпе нового героя, когда наш возлюбленный сын Юлиан погибнет во Фригии".
– Голос Максима стих до шепота, как будто он очень устал. Я сидел не шелохнувшись, похолодев, как ждущая меня во Фригии смерть. И вдруг Максим хлопнул в ладоши и деловито заключил: - А до Фригии, друг мой, нам далековато. Я облегченно засмеялся:
– И если я добьюсь победы, ноги моей там не будет!
– Затем я открыл Максиму, что то же самое предсказала мне когда-то Сосипатра. Мои слова его очень удивили. Он об этом ничего не знал.
– Так или иначе, теперь ты понимаешь, почему письмо Саллюстия меня не беспокоит. С нами говорила сама Персефона, и ты знаешь то, что было дано знать очень немногим, - место твоей смерти.
– А время?
– Исключено! Это было бы оскорблением самой Парки! Но одно нам доподлинно известно: в персидском походе ты не погибнешь, а стало быть, победишь.
– Как Александр!
– Я вмиг воспрянул духом. Разве я не Александр, воскресший, дабы завершить его великий труд ~ принести свет просвещения Эллады варварскому Востоку? Я знаю, мы не можем проиграть.
Приск:Вот когда Максим был в ударе! Кстати, это лишнее доказательство тому, что между ним и Сосипатрой существовал сговор. Похоже, истинным призванием Максима была сцена. Впрочем, он и был актером, а Юлиан - его восторженной публикой.
О стоянке в Керкузии я больше ничего не помню, кроме одного: там казнили интенданта за то, что баржи с зерном, прибытие которых он намечал на четвертое апреля, не подошли к сроку. Через час после казни этого бедняги баржи показались из-за поворота реки. Это было неприятное происшествие, и Салютий, вынесший интенданту смертный приговор, очень раскаивался.
Ночью мне не спалось, и на заре я вышел на берег. Сидя в кресле преторианского префекта, Салютий наблюдал, как армия переправляется по наплавному мосту на ассирийский берег - Ассирией называется эта часть Персии. Это прохладное утро запечатлелось в моей памяти так ясно, будто все происходило лишь вчера. На востоке слабо брезжит заря, вздувшаяся Абора несет потоки грязи, по мосту идет конница - лошади шарахаются от воды, всадники ругаются, гремят доспехи. Кругом, насколько хватает глаз, ждут своей очереди на переправу пехотинцы; их шлемы под первыми лучами солнца поблескивают, как звезды. Они приглушенно, даже, я бы сказал, как-то испуганно переговариваются - и неудивительно, ведь впервые за много лет римская армия вторгается во владения царя Персии.
Я присел на табурет возле Салютия, к которому то и дело подбегали адъютанты с вопросами: можно ли легиону терциаков переправиться раньше воинов Виктора, не успевших подготовиться? В каком порядке двигать осадные машины? Следует ли сарацинам переправляться теперь, с конницей, или позже, с пехотой? Благодаря терпению Салютия переправа проходила в образцовом порядке.
Когда Салютию удавалось улучить минутку, он перекидывался словом со мной. Я спросил его напрямик, что он думает об исходе войны. В ответ Салютий пожал плечами:
– С военной точки зрения нам нечего бояться персов.
– Он указал на легионы, сплошь покрывшие берег реки.
– Вот лучшие в мире воины, а государь - лучший в мире полководец. Во всех сражениях мы их наверняка разобьем.
– Но они избегают боя, и мы на их земле. Они обычно изматывают противника бесконечными стычками.
– И все-таки превосходство на нашей стороне. Только…
– Только?
– Салютий опустил глаза на список легионов, лежавший у него на коленях.
– Только?
– повторил я.
Но тут подъехал центурион, крывший на чем свет стоит сарацинов, которые требовали, чтобы их переправили вместе с конницей: "Черт бы их побрал с их дикими лошадьми!" Салютий успокоил центуриона и все уладил, но пришел писец и сообщил, что император просит меня к себе. Перед тем как я ушел, Салютий сказал:
– Будь осторожен, Приск. Нас ожидают большие неприятности.
– Как выяснилось, он явно недооценивал их серьезность.
Юлиан Август 6 апреля
Вчера после полудня я переправился через Абору и, будучи верховным жрецом, принес жертву Зевсу. Все предзнаменования были благоприятными, кроме одного - мой конь споткнулся о тело интенданта, казненного по приказу преторианского префекта. К счастью, один из моих адъютантов дернул за повод и оттащил коня в сторону, но я при этом чуть не вылетел из седла.
Преодолев пятнадцать миль, мы подъехали к деревне под названием Зайфа - по-персидски это означает "оливковое дерево". Погода стояла прохладная, и все мы пребывали в наилучшем расположении духа. В нескольких милях от Зайфы мы увидели главную достопримечательность этих мест - высокий круглый мавзолей, построенный для императора Гордиана. В 242 году Гордиан совершил удачный поход против персов, но через два года его убили собственные солдаты по наущению некоего араба по имени Филипп, которому после смерти государя удалось ненадолго захватить трон. Грустная история, но довольно типичная. Гордиан был далеко не первым императором - спасителем отечества, одержавшим великую победу и погибшим от руки вероломного соперника. Гордиан наголову разбил персов под Ресайной, но его убил Филипп, и в результате все плоды этой блестящей победы погибли из-за какого-то трусливого араба, желавшего лишь вволю поцарствовать и получившего империю ценой убийства.