Император. Книга первая. Павел
Шрифт:
– Довольно вам смеяться надо мной! – Во мне вскипела обида. – Я же не виноват, что меня отец приписал к гвардейскому полку. А сидеть дома я нынче не могу.
– И почему же? Кровь играет? На подвиги тянет? Скука в глуши заела?
– Семья наша, хоть из древнего шляхетского рода, но бедная. У меня трое младших братьев. Не желаю быть обузой для матери…
– Станция! – прервал кучер мои жаркие объяснения. Карета остановилась.
Офицер тут же выскочил наружу, недослушав меня. Я вылез следом, разминая затёкшие, от долгого сидения, ноги.
Перед нами предстал косой почерневший бревенчатый сруб с маленькими окошками. Из трубы валил дымок. Двор грязный, без забора. На дощатый нужник – просто противно смотреть. Конюшня из жиденьких жердей, и смердело оттуда несносно. В конюшне помимо почтовых, перекладных лошадей стояли высокие армейские кони, лениво жевали овёс. В углу свалены в кучу седла. На ржавом гвозде, наискось вбитом в стену, висел перемёт с двумя штуцерами в чехлах.
Из станции взрывами доносился хохот, и чей-то высокий голос визгливо читал стихи. Слов не разобрать, но что-то весёлое. Распахнулась дверь. Выбежал кругленький, простоволосый хозяин в засаленной косоворотке и льняном фартуке.
– Ваше благородие, желаете отдохнуть? – заискивающе спросил он.
– А что у тебя там за шум? – спросил мой попутчик.
– Господа офицеры из отпуска возвращаются. Вот, празднуют.
Панин ещё раз взглянул на лошадей.
– Гвардейцы?
– Так точно-с. Не желаете пройти в гостиницу?
Не желаю, – решительно ответил Панин. – Терпеть не могу эту пьянь гвардейскую.
– А как же тогда? – растерялся хозяин станции. – Откушать, винца испить?
– Вот что…. – Панин по-хозяйски огляделся, заметил несколько бочек. Одна большая стояла вверх дном. – Принеси-ка мне водочки хорошей вот сюда, – указал он на бочку. – Да на закуску – огурцов солёных. И что там у тебя ещё есть: сало, хлеба ржаного, мёд неси…. Давай, живо.
Ишь, как распоряжается, подумал я. Сразу видно, из высоких чинов. Эх, сапоги на нем ладные, из мягкой кожи скроены. Сюртук весь канителью расшит.
– Сию секунду, – поклонился хозяин и быстро побежал обратно.
Никита Петрович, как представился мой попутчик, подошёл к бочке, смахнул скрюченные дубовые листья. Косо посмотрел на меня. Я демонстративно отвернулся.
– Подите сюда, гвардеец. Вы уж не обижайтесь на меня. Нрав у меня такой, крутой. Ну что я поделаю? – вдруг дружелюбно сказал он.
Я нехотя подошёл.
– Так что, Семён из Семёновского полка, поведайте все же, на кой ляд вам эта служба? Думаете, жалование дадут большое? Так оно у вас все на обмундирование уйдёт, да на попойки. Вон, слышите, как гвардейцы отдыхают?
Из станции вновь выкатился хозяин с подносом, уставленным снедью. Подбежал, поставил поднос на бочку. В две стеклянных рюмочки налил водки.
– Семён Иванович, прошу вас, – указал на рюмки Панин.
– Простите, но мне ещё рано, – попробовал отказаться я. Никогда в жизни не пил водки. Вино – и то один бокал по великим праздникам.
– Гвардейцу никогда не рано. Коль попали в Петербург, все равно начнёте.
Панин проглотил стопку, поморщился и захрустел солёным огурцом. Что ж, надо приучать себя к столичной жизни. Как не противилась моя натура, я все же взял рюмку и, подражая своему попутчику, глотнул водку. Она сначала показалась ледяной, потом вдруг вспыхнула огнём у меня в горле. Я чуть не задохнулся, зашёлся кашлем. Панин похлопал меня по спине и сунул в нос краюху ржаного хлеба.
– С боевым крещением вас, сударь, – засмеялся он. – Я, пожалуй, ещё одну выпью, а вам – достаточно. Вы ешьте, ешьте. Сальца побольше на хлеб кладите.
Панин опрокинул вторую рюмку. Лицо его порозовело и подобрело.
– Так, как, говорите, ваша фамилия?
– Добров. По отцу Иванович.
Постой-ка, – что-то начал вспоминать Он. – Иван Добров. Знакомое имя. Воевал ли где ваш папенька?
– В Шведскую компанию. Был ранен под Керникоской….
– Постой, постой! – воскликнул обрадованно Панин. – Иван Иванович Добров, капитан?
– Так точно-с.
– Господи, да он же для нас, молодых дурней-офицеров отцом родным был! А чего же вы раньше молчали? Эх, вы, скромняга. – Он хлопнул меня по плечу так, что я чуть не подавился. – Да ваш отец – герой! Я же помню, как его изранили в штыковой, – живого места не было. С него тогда сюртук стянули, сукно от крови набухло – хоть выжимай…. Да, были дела. – Он вновь захрумкал огурцом. – Вот, так встреча! Как нынче Иван Иванович поживает?
– Так, представился, – вздохнул я. – Полгода уж прошло.
От ран все. Болел долго…
Панин изменился в лице, побледнел, выплюнул не дожёванный огурец, снял треуголку и перекрестился:
– Что ж ты, Господи, забираешь самых нужных, да так не вовремя. Пусть земля ему – пухом.
Он оглядел меня по-новому, внимательно, с головы до ног.
– Даже не знаю, как с вами быть, Семён Иванович. Честью офицера обязан о вас заботиться впредь, благодаря памяти вашего батюшки.
– Ну, что вы, – запротестовал я. – Сам способен позаботиться о себе. У меня письмо есть рекомендательное от главы нашего дворянского собрания.
Тут дверь из трактира вновь взвизгнула на петлях, распахнулась и с силой хлопнула о стену. Офицеры в расстёгнутых мундирах, без головных уборов, со шпагами наголо вылетели на двор. Их было человек шесть.
–Драться будете по всем правилам благородного поединка! – громко требовал один из них, низенький капитан в артиллерийском мундире красного сукна. Говорил он с восточным акцентом. Да и сам офицер был горбоносым, с темными глазами навыкат. На вид ему не было ещё двадцати пяти, но держался он лидером этого пьяного сборища.
– Так найдите место для поединка! – широко разевая красный рот, орал высокий гвардеец в синем сюртуке Семёновского полка.
–Господа, господа! – вопил маленький белобрысый гусар в малиновом ментике с золотыми шнурами. Его светлые жиденькие усы смешно топорщились над пухленькими губами. – Подумайте о примирении!
– Идите к черту! – гаркнули на него все разом, и он отступил в сторону.
– Вон там, – решил горбоносый артиллерист, – указывая на место, где мы с Паниным угощались водкой, и уверенно двинулся вперёд, увлекая за собой пьяных товарищей.