Император
Шрифт:
— Ты фантазируешь…
— Отец был вашим другом. Лучшим другом. До одного разговора. Ночью, в дождь. Вы шли пешком до станции. Помните?
— Он что, и о разговоре рассказал тебе? Учитывая, что тебе было восемь, когда он умер?!
— Да, — Денис довольно зажмурился. — Думаю, в память о человеке, который был вашим другом, вы могли бы не преследовать меня? Тем более за то, чего я не совершал?
— Ерунда, как я могу тебя преследовать? Я дознаватель…
— С правом веского слова, — Денис крепко закрыл глаза. Поразительно — он был похож в эту минуту на кота, греющегося на солнце.
— Ты очень… удался в отца, — сказал Александр. — Ты так на него похож, что
Денис подбросил мяч и снова поймал:
— Жалко, повторяю, что вы ничего не сделали, чтобы отца убрали из отряда. Потому что он-то был уверен, что это вы. Для него в этом был смысл, противостояние, соперничество. А если вы ничего не делали — получается, он зря засчитал себе победу над вами.
— Я предчувствовал, что экспедиция плохо закончится, — медленно признался Александр.
— Плохо — для кого? Их портреты — в зале славы космонавтики. Их имена учат в школе. Так для кого плохо закончилась эта экспедиция?
— Для тебя.
— Для меня, — Денис стукнул мячом о стену, — еще ничего не закончилось. Я надеюсь.
Александр помедлил, сунул руку за пазуху и вытащил из внутреннего кармана куртки черный цилиндр дневника на петельке. Положил на стол.
— Это жест доверия? — Денис поднял брови неприятным взрослым жестом.
Александр молчал.
Денис покачал головой. Взял со стола дневник. Повертел в пальцах. Вспыхнуло красное кольцо, развернулась в воздухе панель управления.
— Не могу привыкнуть к этим штукам, — пробормотал Денис и отключил запись. Красное кольцо погасло, отключенный дневник перестал быть похожим на тлеющую сигару.
— Больше никто не умрет, — сказал Денис. — Мальчишка сглупил. Он жадный. Он хотел больше.
Александр прикусил язык.
— Я сочиняю сказки, — Денис раскрутил мяч на пальце, как глобус на оси, все его движения были поразительно точны и рассчитаны. — Я сочиняю сказки и рассказываю себе. Это ведь не признак сумасшествия? Я одинокий мальчик со сложной судьбой. Сказки ни к чему не обязывают и ничего не значат. Это просто фантазии. Я фантазирую о том, как маленький мальчик стал пирамидкой. Пластмассовой пирамидкой, на которую так приятно нанизывать цветные кольца. И он нанизал на себя дядю Толю, потом папу. Потом Криса, потому Еву. Потом их всех. Забрал себе. Жадный мальчик, хотел игрушек. К моменту посадки у него было тринадцать историй жизни, тринадцать подробных памятей обо всем, тринадцать хранилищ умений и навыков, из которых личностный стержень — наиболее слабый. Но самый живучий. Цепкий. Маму он хотел оставить снаружи, но мама догадалась обо всем. Она была несчастна и грустила без папы. Поэтому маму я тоже забрал себе. Я фантазирую о том, как славно было бы забирать себе людей и жить с ними. Я очень хотел бы забрать тебя, но это подозрительно. Император Смерть. Нельзя так жадничать. Но я их всех люблю. Они мои граждане. Я их император.
— Ты в самом деле сумасшедший, — прошептал Александр.
— Да, — Денис уронил вертящийся мяч и поймал у самого пола. — Но я не опасен. У меня склонность к фантазированию. В одиночестве я развлекал себя сам.
Мяч снова завертелся у него на пальце, и швы на темно-красной волейбольной коже мелькали, будто материки чужой планеты.
— Цветные кольца, — сказал Александр. — Пирамидка. Братское кладбище.
— Но, может быть, они живы? — Денис кротко на него покосился. — А? Может, они смотрят на тебя моими глазами? Первые граждане великой империи, преодолевшие трагическое несоответствие духа и тела?
Александр молчал.
— Неужели ты никогда не вспоминал Владика? — мягко спросил Денис. — Который, чтобы доказать что-то тебе… и себе в основном, полетел в экспедицию не столько в качестве биолога, сколько в роли самца?
— Замолчи.
— Он простил тебя. Я простил тебя, Сашка-черепашка. И не смотри на меня, как Эля Диминуэндо на дохлую лягушку.
Мяч звонко ударил о пол. Александр долго слышал эхо удара. Хоть эха быть не могло.
— Хочешь присоединиться к нам? Стать гражданином империи? — Голос Дениса сделался густым и вязким.
— Нет.
— Свобода? Братство? Глубокое взаимопонимание в коллективе таких разных, но таких достойных личностей? Слияние…
— Нет!
— Переход на иной качественный уровень? Иной способ существования, открывающий…
— Заткнись!
— Зря. Очень скоро свободный прием в гражданство будет закрыт. Только самые достойные. А ты заурядный парень, Сашка, как был, так и остался. Так пойди же и скажи им, что трагедии в школе — не более чем цепь случайностей. У меня был гипертонический криз, у Луки — давняя травма головы, о которой никто не знал. Реально, была такая травма, я еще в школе с лошади свалился. А я выпал из окна… Елизар выпал из окна, этим все объясняется. Просто помутилось перед глазами. Пусть меня переведут в другую школу, если эти меня не хотят… Больше смертей не будет. Не могут ведь случайности длиться вечно.
И он бросил Александру мяч.
— Он расколотил камеру мячом! Сказал бы — пожалуйста, я бы ее отключила!
Женщина-врач нервничала и очень внимательно смотрела Александру в лицо. Как будто боялась, что сейчас он начнет ходить, налетая на стены.
— О чем вы говорили?
— Я задал ему все вопросы, которые хотел, — сказал Александр. — Я свяжусь, за мной пришлют транспорт…
— Вы уезжаете?
— Я закончил.
— Вы получили ответ?
Он твердо посмотрел ей в глаза:
— Цепь случайностей, ничего больше. Роковых случайностей. Или придется поверить в невероятные вещи. Которые разрушат наше представление о мире. А мы ведь этого не хотим?
— Вы меня спрашиваете? — Врач пришла в замешательство.
— Себя, — признался он. — Но в любом случае этот мальчик больше не будет здесь учиться. Спасибо, вы мне очень помогли, до свидания…
— Мяч-то оставьте, — тихо сказала женщина-врач.
Он вышел из здания изолятора в парк и пошел к берегу, иногда натыкаясь на кусты. Но сознание его было ясно. Он просто видел перед собой не школьный парк с его цветами и бабочками, а бетонную дорогу, залитую дождем, и путь двух молодых людей к станции, где через полчаса должна была пройти электричка. Значит, с меня все началось, думал он.
Фамилия Эли была Рене. Диминуэндо ее прозвали за еле слышный, вечно затихающий голос. Где она сейчас? Крохотный маркер, точечное воспоминание, не имеющее значения ни для кого, кроме пары участников. Эля Диминуэндо, желающая непременно похоронить лягушку по обряду какой-то экзотической секты, а лягушка в конце концов ожила и тихонько смоталась под вытяжку кондиционера…
Они много пили в тот вечер. На обратном пути меланхолия переправилась в злость. Десятиминутной прогулки хватило, чтобы объяснить Владику, почему его никто не возьмет в экспедицию. Не то что в долгий рейс — но даже в лес за грибами. Всего несколько примеров из жизни — кем был Владик, как он поступал, как с ним обходились. Чего он стоил. Наверное, это было слишком. Потом сделалось стыдно. Но раскаяние опоздало — Владик закусил удила, между ним и Сашкой-черепашкой навеки встала стеклянная стенка.