Императорский всадник
Шрифт:
— Нет-нет, у отца и в мыслях нет женить меня на ком-нибудь!
— Ах, если бы не мой злой язык! Как же мне хочется объяснить тебе все, что я думаю, приличными и благопристойными словами, — сказала печально Клавдия. — Не связывай себя рано брачным обещанием, это не приносит ничего, кроме несчастий. И без того в Риме полно прелюбодеев. Конечно, наша разница в возрасте кажется тебе сейчас слишком большой, ведь я старше тебе на пять лет; но с годами, особенно после того, как ты завершишь свою военную службу, она совсем сотрется. Ты ел пирожки, которые я испекла; ты сам поцеловал меня прямо в губы. Это, разумеется, не означает, что у меня есть на тебя особые права, но все же позволь мне считать, что я не кажусь тебе слишком уж противной. Я только прошу тебя иногда вспоминать обо мне и не раздавать обещаний другим девушкам, не посоветовавшись прежде со мной.
В своих мечтах я пока не залетал так далеко, чтобы задумываться о женитьбе, поэтому ее доводы показались мне весьма разумными. Я опять поцеловал Клавдию, с удовольствием обняв ее горячее тело, и сказал:
— Я охотно обещаю тебе это, но только прошу не ходить за мной по пятам. Знаешь, мне никогда не будет интересно с глупышкой моего возраста. Я люблю тебя, потому что ты взрослая и читаешь книги. И вообще — я не припомню, чтобы поэты в своих стихах описывали скучные брачные церемонии. Нет, они всегда прославляют любовь, свободу и независимость и ни словом не упоминают о домашнем очаге, а воспевают только прогулки под луной да пахучие розы.
Видно было, что Клавдия расстроилась: она даже немного отстранилась от меня.
— Ты и сам не знаешь, что говоришь, — сказала она с упреком. — Почему я не могу грезить об огненно-красной накидке, шафрановой палле [21] и поясе с двумя кистями? Это сокровенная мечта любой женщины, обнимающей и целующей мужчину.
Возражения Клавдии лишь вдохновили меня на то, чтобы покрепче обнять ее и поцеловать в сопротивляющийся рот и теплую шею.. Но она вдруг вырвалась, влепила мне звонкую пощечину и навзрыд расплакалась, вытирая слезы ладошками.
21
Палла — длинный кусок ткани, надетый поверх туники, обернутый вокруг тела самыми разными способами. Край паллы женщины часто набрасывали на голову, чтобы защитить волосы от уличной пыли.
— А я-то надеялась, ты не так обо мне думаешь, — проговорила она, всхлипывая. — Вот она, твоя благодарность за то, что я ожидала от тебя только хорошего. Да ты, оказывается, способен повалить меня под первый попавшийся забор и поскорее развести мне колени, чтобы удовлетворить свою грязную похоть. Но нет, я не из таких девиц!
Слезы ее отрезвили меня, и я раздосадованно сказал:
— Ты достаточно сильна, чтобы защитить себя, и я что-то не припомню у себя подобных мыслей. Я никогда не развлекался с рабынями, и моя кормилица не совратила меня. Так что можешь не хныкать, ведь ты разбираешься в этих вещах куда лучше моего.
Клавдия ошеломленно уставилась на меня, мгновенно забыв про слезы.
— Это правда? А я-то всегда думала, что мальчишки — настоящие свиньи и что чем они знатнее, тем более мерзопакостные привычки они перенимают. Но если ты не врешь, мне придется еще крепче сжимать свои колени. Ты бы стал презирать меня, поддайся я твоему и своему желанию. Краткий миг радости, а за ним — пресыщение, вот и все.
Мои пылающие щеки, а также ошеломляющее разочарование вынудили меня высокомерно ответить:
— Тебе виднее.
После чего я повернулся и, не оглядываясь, пошел домой. Она помедлила одно мгновение и затем поплелась следом. Долгое время мы не говорили друг другу ни слова, но внезапно я от всей души рассмеялся: я нашел весьма забавным, что она скромно и покорно семенит позади меня.
Клавдия тут же воспользовалась сменой моего настроения, положила руки мне на плечи и попросила:
— Обещай мне кое-что, милый Минуций. Обещай, что не помчишься в ближайший публичный дом и не отправишься приносить жертву Венере куда-нибудь еще, как поступает большинство из вас, не успев облачиться в тогу мужчины. Если у тебя появится непреодолимое желание, потому что я знаю, как невоздержанны бывают юноши, приходи ко мне, и я согласна на все, хотя и знаю, что это доставит мне огорчение и принесет печаль.
Я пообещал ей и это, раз уж она была так настойчива. Сам же я, по правде говоря, размышлял в этот момент лишь о том, какого коня я получу, и ни одна Клеопатра на свете не заинтересовала бы меня больше породистого жеребца. Я рассмеялся, беззаботно дал обещание Клавдии и сказал, что она странная и даже немного с сумасшедшинкой. Мы весело попрощались как старые добрые друзья, и на душе у меня стало легко и радостно.
Когда я вернулся, отец как раз собирался сесть в носилки Туллии, чтобы по долгу вежливости проводить ее до дома — в другой конец города, куда-то на Виминал [22] . Отец пристально посмотрел на меня странным остекленевшим взглядом, но даже не по интересовался, где я был. Он только попросил, чтобы я вовремя лег спать. Я заподозрил, что он выпил слишком много вина, хотя по его походке этого заметно не было.
22
Виминал — один из семи римских холмов
Я спал долго и безмятежно и сильно расстроился, когда утром выяснилось, что отца нет дома. А я то надеялся, что мы без промедления направимся в конюшни на Марсовом поле и выберем мне коня… Во всех комнатах прибирали после празднества, и тетушка Лелия жаловалась на головную боль. Я спросил ее, куда отец мог уйти в такую рань, но она лишь раздраженно ответила:
— Твой отец достаточно взрослый и отлично понимает, что делает. Наверное, он заболтался с подружкой своей юности и остался у нее ночевать. В доме Туллии всегда готово ложе для мужчины, причем я говорю не только о твоем отце.
Барб и я убивали время, играя в кости в саду среди кустарника, поскольку в доме возилась прислуга со своими лоханями и щетками. Вокруг уже пахло весной.
Отец появился около полудня; он был небрит, глаза его опухли и налились кровью. Прикрывая лицо краем испачканной тоги, он шел по тропинке в сопровождении адвоката с письменным прибором и свитком папируса. Барб отпихнул меня в сторону, давая тем самым понять, что в данный момент мне лучше помалкивать.
Против своего обыкновения мой незлобивый отец поддал ногой ведро с мусором и прикрикнул на рабов, велев им убираться с глаз долой. После короткого совещания с адвокатом он призвал меня к себе. Тетушка Лелия извергала водопады слез; я собрал все свое мужество и, заикаясь, спросил отца, нет ли у него времени сходить со мной в конюшню и выбрать коня.
— Ты что же, погубить меня хочешь? — мгновенно рассердился он.
Лицо его так исказилось от гнева, что я вдруг очень ясно представил, как он, злой и мрачный, бежал от людей в дни своей юности. К моему счастью, отцу удалось успокоиться, и он воскликнул:
— Нет-нет, не слушай меня, я сам во всем виноват! Это мое безволие тянет меня на дно. Ужасное несчастье поломало все мои планы, и я вынужден без промедления ехать в Антиохию. Поэтому я решил переписать на тебя доходы от некоторых поместий в Цере, а также и от нескольких домов здесь, в городе. Таким образом ты будешь иметь более двадцати тысяч сестерциев годовых, что необходимы для подтверждения твоего ценза всадника. Тетушка Лелия будет заботиться о доме, который остается и твоим родным очагом, и я назначаю ей пожизненную ренту. Не плачь, Минуций. Мой адвокат станет твоим опекуном. Он происходит из старинного рода всадников, и с ним вы сможете пойти и выбрать тебе коня, когда вам будет угодно; мне же нужно побыстрее отправляться в Антиохию, ибо от этого зависит очень и очень многое.