Императрица Цыси. Наложница, изменившая судьбу Китая. 1835—1908
Шрифт:
Евнухи вспоминали также, как Цыси нередко врывалась в комнату Ляньина с приглашением: «Ляньин, давай прогуляемся!» Они «сразу шли вдвоем на прогулку, а мы следовали за ними на почтительном расстоянии. Иногда вдовствующая императрица даже приглашала Ли Ляньина в свою опочивальню… и они могли болтать вдвоем до глубокой ночи». Когда Ляньин чувствовал недомогание или сказывался больным, чтобы не вставать с постели, если верить евнухам, «вдовствующая императрица проявляла заботу о нем и незамедлительно вызывала придворных лекарей. Она не отходила от него до тех пор, пока он не принимал лечебные препараты». (На то, чтобы отмерить дозу, смешать и заварить травы и прочие снадобья, уходило какое-то время.) В придворном медицинском архиве на Ляньина завели отдельное досье, хотя истории болезни всей остальной прислуги держались в общем досье. Такие привилегии на случай болезни не распространялись даже на императорских наложниц высших категорий. Цыси осыпала его дорогими подарками и присвоила высокий чин, которого за всю историю Цинской династии не удостаивался ни один евнух.
Привилегированное положение
Ляньин в долгу перед обидчиками не оставался и мстил им как мог. Чиновники часто предлагали ему дорогие подарки в надежде на получение «теплого местечка», евнух их принимал, но ничего не делал. Цыси прекрасно знала о таких взятках и закрывала на них глаза.
Всячески стараясь наградить Ляньина, Цыси пригласила его сестру жить при дворе. Но при дворе та задержалась совсем недолго. Как родственница евнуха, она находилась в неловком положении. Когда остальные дамы, уставшие после продолжительной пешей прогулки, усаживались в паланкины, ей приходилось вышагивать рядом с паланкинами вместе с такими слугами, как ее брат, испытывая мучительную боль своих перевязанных ступней. Одна дворцовая служанка видела, что вдовствующая императрица предлагала ей место в своем паланкине, но справедливый Ляньин никогда не пользовался ее благосклонностью в корыстных целях. Положение его сестры считалось настолько незначительным, что слуги даже отказывались брать у нее подачки. «Мы не примем ее подачки, даже если будем умирать от нищеты», – фыркнула одна из служанок. Немного погодя сестра евнуха перестала появляться при дворе.
Придворных дам в свиту Цыси подбирали главным образом из молодых вдов. Венчания им всем организовывала вдовствующая императрица, что считалось величайшей честью, и по традиционному кодексу чести после смерти их мужей таким вдовам не разрешалось снова выходить замуж. Среди них следует отметить дочь великого князя Цзина по имени Сы Гэгэ, выделявшуюся умом и жизнелюбием, которая умела развеселить Цыси. Цыси говорила, что эта девушка напоминала ей о ее собственной молодости, и она скучала по ней, когда Сы Гэгэ не было рядом. Дева Юань тоже относилась к малолетним вдовам, хотя выйти замуж на самом деле у нее не получилось: племянник Цыси, с которым она была помолвлена, умер еще до венчания. Перед его похоронами дева Юань обрядилась во вдовьи одежды и в паланкине, обитом белым холстом, означавшим траур, отправилась к гробу жениха, где исполнила обряд, после которого ее стали считать настоящей вдовой. После такого проявления супружеской верности, высоко ценимого в обществе, жизнь свою девушка посвятила сохранению непорочности и безбрачию. Со стороны она казалась вялой и скучной, поэтому Цыси старалась с ней не общаться. При этом она жалела деву Юань и всегда включала ее в списки приглашенных на развлекательные мероприятия для дам.
Постоянно в свите Цыси присутствовала императрица Лунъюй. Император не проявлял к ней ни малейшего интереса, даже когда они случайно сталкивались друг с другом и она опускалась на колени, чтобы поприветствовать своего мужа. Народ считал ее «прелестной», «очаровательной» и «заслуживающей любви женщиной», «но иногда в ее глазах появлялось выражение снисходительного смирения, казавшегося чуть ли не душераздирающим». В ее жизни отсутствовало что-либо стоящее, и она очень скучала. Кое-кто говорил, будто она изливает свою безысходность и скорбь на слуг и домашних животных и что кошки сбегают от императрицы через считаные месяцы. Все дамы из окружения Цыси старались казаться довольными жизнью, но поводов для настоящей радости у них находилось мало. Цыси вела упорядоченную жизнь. По утрам она сама решала, когда подниматься с постели, ведь больше ей не надо было заставлять себя просыпаться в пять или шесть часов утра. Так что иногда она залеживалась часов до восьми и дольше. Когда она принимала решение начать новый день, а сигналом к этому служили открытые окна ее палат, весь дворец приходил в движение. Посыльные евнухи разбегались по дворцу с «известиями», а старшие евнухи собирались перед дверями ее апартаментов в ожидании распоряжений.
В своей опочивальне вдовствующая императрица надевала шелковый пеньюар, а служанка спешила на кухню за горячей водой. Эту воду выливали в серебряный таз, который держал над головой стоящий на коленях младший евнух. Рядом стояли служанки с мыльницами и полотенцами. Цыси ухаживала за своим лицом, прикладывая к нему на несколько минут горячее полотенце, а потом промокала лицо насухо. Затем она заворачивала руки в другое полотенце, опускала их в горячую воду и держала в ней достаточно долго – горячую воду доливали два или три раза. В этом, как говорят, заключался ее секрет сохранения кожи рук мягкой, как у юной девушки.
После ополаскивания зубов она садилась на стул лицом на юг, и входил евнух, чтобы причесать ее волосы. Если верить ее евнухам, Цыси начала терять волосы с сорока лет, и редкие локоны ее собственных волос стали покрывать накладками из чужих волос антрацитового цвета. Требовались определенные навыки, чтобы удерживать ее парик на месте, причесывая волосы вдовствующей императрицы и собирая их в сложном маньчжурском стиле с помощью алмазных заколок. Ее парикмахер к тому же должен был сообщать ей обо всех слухах предыдущего дня, а она медленно принимала свою ежедневную порцию студня из «серебряного грибка» (инь-эр), который считался полезным для здоровья и поддержания внешнего вида. Закончив с прической, она вкалывала в свои волосы украшения. Прическа маньчжурской дамы всегда увенчивалась цветами, и Цыси драгоценностям предпочитала свежие цветы. Она искусно украшала свою голову цветами, иногда вплетала в диадему снежно-белые соцветия жасмина. (Ее дворцовые прислужницы тоже носили цветы в волосах, а когда они выстраивались рядом с ней, те, что находились справа, должны были носить цветы на правой половине головы, а те, что слева, – на левой.)
С лицом ей долго заниматься не приходилось: как вдова, она не должна была носить косметику. Замужние маньчжурские женщины белили и румянили лица, а также ставили яркую красную точку на нижней губе, чтобы получился ротик наподобие вишенки. Маленький рот у женщин считался красивым, тогда как широкий, с пухлыми губами рот называли уродливым. Совсем без косметики Цыси обойтись не могла, и она наносила немного румян на щеки, а также на середины ладоней и даже чуть-чуть на губы. Румяна, поставляемые ко двору, изготавливались из роз, росших в горах западнее Пекина. Лепестки определенного сорта красной розы помещали в каменную ступку и перемалывали пестиком из белого мрамора. Добавляли немного квасцов, и полученную темно-красную жидкость через тонкую белую марлю переливали в «кувшин для румян». В кувшин на несколько дней помещали шелковую материю, порезанную на квадратные или круглые тампоны, чтобы они пропитались красной жидкостью. Эти шелковые тампоны потом высушивали в комнате со стеклянными окнами, чтобы на них не попала пыль, и после этого подавали на туалетный столик императрицы. Перед нанесением румян Цыси смачивала пропитанный ими тампон в теплой воде. Предназначенный для губ тампон она сворачивала трубочкой или наматывала на нефритовую заколку для волос, чтобы получилось нечто наподобие палочки губной помады, и наносила румяна точкой посередине губ – больше на нижнюю губу, чем на верхнюю. Для благовоний она сама смешивала различные масла. (Во дворце к тому же под руководством Цыси варили мыло. Служанки приносили ей массу, которая должна была загустеть в мыло, и она сама бралась самым тщательным образом энергично ее перемешивать.)
Как вдове, Цыси не пристало носить одежду ярких красных или зеленых оттенков. Но по европейским стандартам даже одежды, считавшиеся китайцами неброскими, выглядели цветастыми. В обычные дни она могла носить светлооранжевый халат с бледно-голубым камзолом, украшенным вышивкой по кайме, а для особых случаев предпочитала синее парчовое платье, расшитое крупными цветками магнолии. Американская художница Катарина Карл, 11 месяцев прожившая рядом с ней, поделилась своими наблюдениями: «Она всегда выглядела безукоризненно изящной женщиной. Она сама придумывает покрой своих платьев… проявляя безупречный вкус при подборе расцветок, и я никогда не видела, чтобы цвет одежды не был ей к лицу, разве что императорский желтый цвет. Он ей не шел, но по всем официальным случаям она обязана была его носить. Она пыталась изменить его по возможности с помощью аксессуаров и подчас настолько перегружала платье вышивкой, что основной цвет едва просматривался». Ювелирные украшения Цыси очень часто изготавливались по ее собственным рисункам, и среди них следует упомянуть перламутровую накидку, которую она носила поверх официального наряда. К ношению бриллиантов китаянкам пришлось привыкать. Китайцы ее времени считали их блеск мещанским, поэтому алмазы они в основном использовали в качестве наконечников для бура.
Цыси много внимания уделяла тому, как на ней сидит одежда. Она всегда осматривала себя в зеркало во весь рост, причем гораздо дольше, чем это представлялось приличным в ее возрасте. Возможно, так мог считать кое-кто из ее служанок и придворных дам. Цыси пыталась понять, о чем думали окружавшие ее молодые женщины, и однажды сказала придворной даме Дэлин, записавшей их беседу: «Вам, должно быть, забавно наблюдать за такой пожилой дамой, как я, слишком много внимания уделяющей нарядам и старающейся выглядеть безупречно. Ну что ж! Я люблю наряжаться сама, и мне доставляет удовольствие вид со вкусом одетых молодых девушек; глядя на них, хочется самой снова почувствовать себя молодой». Я ответила ей, что она выглядит весьма молодо и ей удается сохранять свою красоту, а также что при всей нашей относительной молодости ни одна из нас никогда не посмеет сравнивать себя с нею. Речь моя вдовствующей императрице очень понравилась, и ее порадовали мои хвалебные отзывы о ней…»