Императрица Фике
Шрифт:
Пугачев дернул повод. Донец кошкой прыгнул с дороги в сторону, за ров, кошкой вскарабкался на холмик и пошел хлынять дальше. И сколько ни глядели глаза Пугачева — видели только льющий из брюхатых туч дождь, черно-желтые деревья да серую бесконечную ленту бредущей армии.
Конишка вдруг закинулся, скакнул в сторону. Пугачев припал к луке, справился.
На его пути, половиной тулова и затылком утонув в грязь, важно лежал на спине труп русского солдата. Глаза были широко открыты, дождь дочиста промыл его зеленовато-серое лицо, один ус торчал кверху, другой сплыл в дожде. Тут же утопилось в грязи ружье, тяжелая лядунка.
«Эх, браток! — скорбно подумал Пугачев. — Отвоевал. Из-за чего? Прусаков бил, а сам
— Пошел! Пошел! — уже издали доносились крики генеральских форейторов, удары их кнутов. — Пошел!..
«Ну, чего же это нужно было тут в Пруссии нашим дворянам? — думал Пугачев. — Вертят бояре народом как хотят, народ не жалеют, да все зря… Или у нас всего мало, что ли? У нас на Дону какая благодать! Реки, рыба, луга, пашни… Пусть бы народ всем овладел — и рекой с вершины до устьев, и землею, и полями, и травами, и свинцом, и порохом, и хлебным провиантом, и великой народной вольностью… А так-то что… Погибай на пути, и больше никто по тебе не вспомнит. Нет, этак нельзя!»
И снова черная шапка Пугачева все плыла встречу солдатской реке, с приказанием пробираясь, куда надобно, в 3-й полк, а под шапкой жили первые думы, что вырастают из нужды… Эти же думы вспыхивали под киверами, под треуголками, ранили, терзали души, искали себе слов, и все чаще и чаще на биваках, у костров, на дороге, под дождем, ночью, в разбитых под первым снегом палатках шепотом шелестело страшное найденное первое слово:
— Измена кругом! Продали нас пруссаку дворяне!
Глава 7. Поражение Бестужева
В Петербурге ретирада Апраксина большое смятение произвела. Союзники — французский посланник маркиз Лопиталь да австрийский граф Эстергази — к канцлеру бросились, к Бестужеву:
— Как так? Почему это Апраксин из Пруссии назад повернул? Почему он допускает, что король Прусский теперь ихние союзные войска теснит? Почему он на походе обозы бросает, пушки заклепывает? Почему ее императорское величество обещание верности союзникам не держит? Или сто тысяч флоринов, которые австрийская императрица Мария-Терезия великому князю-наследнику Петру Федоровичу за поддержку дала, зря пропали?
Алексей Петрович сразу же понял, что тучный боярин промашку дал, по-медвежьи действовал… «Вот дурак, прости господи! Всех нас погубит того гляди…»
Бестужев немедленно приказал подать карету и поскакал к великой княгине Екатерине Алексеевне…
— Брюхан наш эдак все дело погубит, — сказал он. — Ваше высочество немедля ему написать, должны, сколько о нем недобрых слухов уже по Петербургу гуляет… Нужно ему войска вперед двинуть, чтобы те слухи пресечь. Слухи эти всем нам опасны могут быть!
Фике впилась в его темные, все еще блестящие глаза, ее голова озабоченно кивала в такт речи канцлера.
— Так, так, мосье Бестужефф, непременно напишу. Сегодня же… Я уж у себя обед в честь победителей при Гросс-Егерсдорфе учредила… Все напились вполне…
— Это, конечно, хорошо, но письмо ваше необходимо. А ну как императрица доискиваться станет, кто в этом деле причина? Вы же одна все прекратить можете. Письмо я сам отправлю, за ним приеду… А то беда… Беда!
На следующий день высокая карета Бестужева четверней гремела по Невскому проспекту, ревел на прохожих кучер, подскакивали на запятках ливрейные гайдуки. Прижавшись в уголок кареты, завернувшись в теплый плащ, держа треугольную шляпу на коленях, вельможа думал напряженно. Письмо Апраксину Екатерина написала. Вот — оно. В его руках. Оно будет направлено в армию, свое действие произведет. Тот несумнительно войска вперед двинет или же в крайности их отступление остановит. Но ведь союзники-то в Петербурге в один голос кричат, что-де это он, Бестужев, апраксинский дружок, такую хитрую интригу подвел, Фридрихом будучи подкуплен. Следственно, надо ее императорское величество государыню-императрицу в известность поставить, кто же этот виновник всей интриги, чтобы со своих плеч обвинение на случай снять да на другие взвалить…
События развертывались стремительно. Когда карета Бестужева подлетела к его великому дому, тому самому, на постройку которого он у английского посланника 50 тысяч занимал, и вельможа, подхваченный соскочившими гайдуками под локотки, стал уже на ступеньки крыльца, как к крыльцу подскакала другая карета. Высокий генерал в австрийской форме, в шляпе с высоким плюмажем, господин фон Букков, бурно шагнул из кареты и, вытянувшись, отсалютовал Алексею Петровичу.
— Ваше превосходительство! — радостно отнесся Бестужев. — Ко мне? Очень приятно, очень-с!
— К вам, граф! — сказал господин фон Букков глубоким басом.
Прошу подняться в приемную… Прошу-с! Я к вашим услугам!
Двадцать минут генерал нервно шагал взад и вперед по приемной, пока не распахнулись высокие палисандровые двери кабинета и канцлер не стал на пороге:
— Прошу-с!
Оба сели напротив друг друга на широкие кресла.
— Чем могу служить?
— Ваше сиятельство, — заговорил генерал фон Букков, оправляя синюю ленту через плечо. — Имею именное повеление от ее величества императрицы, королевы Марии-Терезии — обратить внимание русского правительства на то обстоятельство, что командующим русской армией в Пруссии графом Апраксиным союзные обязательства не соблюдаются. В то время как австрийская, французская и саксонская армии, свои силы напрягая, бьются и в Богемии и на Рейне, русская армия, разбив пруссаков под Гросс-Егерсдорфом, неожиданно ретираду обратно учинила, якобы на зимние квартиры… Союзные командования тем обеспокоены, поелику они в том к себе недоброжелание видеть могут.
Бестужев с приятной улыбкой поднял вверх руку.
— Простите, мой генерал! — сказал он. — Простите! Все такие оплошности фельдмаршала Апраксина уже исправлены, и не сомневаюсь, что оный генерал вскорости сильную оффензиву [42] начнет…
— Но это только дипломатия вашего сиятельства! Какие же сему доказательства быть могут?
— Вот они!
Из бисерного портфельчика Бестужев вынул письмо Фике.
— Прошу вас пробежать это письмо!
Удар Бестужева был нанесен верно. Не прошло и десяти минут, как австрийский генерал бросился из бестужевского дома прямиком в резиденцию австрийского посланника графа Эстергази. Граф Эстергази широко раскрыл глаза:
42
Наступление (франц.).
— А-а-а! Вот оно что! Так, значит, это ее высочество великая княгиня Екатерина задерживала армию Апраксина! О-о! В чью же пользу она действовала? В пользу Пруссии? О-о-о! А какова же позиция в этом деле ее супруга, наследника?
— Он всегда был пруссаком! — пожал плечами фон Букков. — Всем очень хорошо известно…
За розовым с золотом письменным столом в стиле рококо через пару дней уже строчил донесение в Париж посланник Франции маркиз Лопиталь:
«В Петербурге — неслыханный скандал. Великая княгиня Екатерина Алексеевна имела неосторожность, вернее — безрассудство написать письмо фельдмаршалу Апраксину, в котором она освобождает генерала от клятвы, данной ей Апраксиным, что он будет задерживать свою армию. В этом письме она приказывает главнокомандующему открыть военные действия снова. Это письмо в подлиннике Бестужев показал фон Буккову, тот сообщил Эстергази, а Эстергази на приеме у императрицы потребовал объяснений… Супруга государя-наследника, таким образом, уличена в поддержке короля Прусского…»