Императрица
Шрифт:
Лошади ржут.
Вертятся колеса повозок.
Покрикивают возницы.
Я, скорчившись на ложе, дремала. По пути передо мной разворачивались бескрайние просторы земли. Но в полусне казалось, будто я с фонариком в руке путешествую по чреву горы. Бесконечная череда росписей. Зеленые, лиловые, желтые, охряные, индиго… боги, небесные владыки, бодхисаттвы появлялись и исчезали… Птицы кричали, звери скалили зубы, танцовщицы кружились на облаках, рассыпая цветочный дождь. В глубине пещеры я увидела статую лежащего Будды — она занимала целую долину. Будда подпирал рукой щеку и не спал. Он был единым дыханием, а массивное тело — легким перышком, готовым улететь. Ни дуновения ветра, ни жужжания насекомых, ни капли дождя с неба. Мир замер в этот миг божественного экстаза. Внезапно Будда мне улыбнулся. Я вздрогнула и открыла глаза. В этот момент я не знала ни где я, ни как меня зовут.
Я потеряла Закон Пустоты. Козочка исчезла, не оставив следов. Гора отняла ее у меня. Я пришла к ней почти нагая и ушла, ничего не унеся с собой.
«Все — иллюзия и сон», — говорила мне Чистота Разума.
Мы закончили путешествие по земле. Ветер надувал паруса, и огромная, точно город, лодка плыла вниз по течению реки Лонь.
Берега все тянулись и тянулись по обе стороны от нас. Иногда возникали и вновь ныряли в туман горы. Рыбаки с ловчими бакланами, кучки домиков на сваях, деревни, притулившиеся на склонах горы, укрепленные города, — все это, представ нашим глазам, уплывало вдаль. Мы бросали якорь в пропахших жареной рыбой портах. Нас окружили сотни челноков, ведомых торговцами. Кто продавал ткани, кто — мебель, кто — одежду, те — овощи, а иные — девочек. Ночью отражение луны брызгами рассыпалось по воде, словно вспархивали мириады серебряных бабочек. Крытые промасленной тканью черные барки с красными фонарями на верхушках мачт стояли у берега. Оттуда слышались стоны музыкальных инструментов, женский смех и грубые голоса пьяных мужчин.
Река расширялась. Не так уж торопясь к морю, течения замедляли бег. Бесчисленные лодки еще больше и великолепнее нашей сновали вдоль русла, то плывя навстречу, то какое-то время сопровождая нас.
В сезон зеленых слив зарядили бесконечные дожди. В городе Инь вода струилась по крышам, влага выступала на стенах и добиралась до бумажных ширм, оставляя следы, похожие на венчики цветов. Служанки сушили промокшие одеяния над огнем очага, добавляя к дровам стружку сандаловой коры. Я под руководством наставницы изучала Четырех Классиков. Кухарка охотно брала меня с собой за покупками, усадив на спину своего ослика.
На узких улочках, вымощенных горным камнем, ноги служанок в деревянной обувке казались красными. Весь город стягивался к реке на плавучий рынок в шляпах, промасленных от дождя, и накидках с вышивкой в виде бамбуковых листьев. На воде кишмя кишели лодки. Наша кухарка отчаянно торговалась: то прикидывалась рассерженной, то искусно льстила. И рыбаки, покоренные ее красноречием, бросали нам извивающуюся в воздухе рыбу.
Стараясь утешить меня после потери Закона Пустоты, Отец подарил мне коня и дал соизволение пересекать ворота Бокового двора. И я оказывалась в квартале воинских искусств, где мужчины учились биться. Огромное, как гора, животное обдавало меня теплым дыханием, и его широкие ноздри нервно подрагивали. Внезапно конь чихнул. Испугавшись, я отскочила и шлепнулась на мягкое место. Конь повернул голову и заржал надо мной, показывая желтые зубы.
Я назвала его Царем Тигров. С его спины весь мир казался распростертым у моих ног. Когда Царь Тигров пускался в галоп, тело мое как будто исчезало, а мысли улетали вместе с ветром. Я была воином в летающей крепости, небесной владычицей на крылатой колеснице. Наконец пришли счастливые дни, подобные полуденному солнцу и вечной весне. На небосклоне не ведающего страданий детства несколько печалей проплыли, как легкие облачка, оставив бесконечность свету.
Наставницы обучали меня и моих сестер живописи, каллиграфии, музыке и танцам. В двенадцать лет Старшая Сестра Чистота была прекрасна, как утренняя заря над рекой Лонь. Лекари из-за особой нежности кожи запретили ей появляться на солнце, и Чистота, предпочитая сидеть при свечах, целыми днями читала или писала. В ее стихах уже появились ритм и суждения зрелого ума. Пока я чесала голову, подыскивая туманные слова, необходимые для моего сочинения, с ее легкой кисти парами срывались строки.
Младшая Сестра была моей копией. Семилетний ребенок был полон такой же неуемной жизненной силы, как молодой зверь. Когда Отец уезжал проверять военные укрепления и дела в уездах, Мать затворялась и читала молитвы. А мы ускользали от слезящихся глаз старых нянюшек и отваживались проникать во Внешний квартал. Там величественные пагоды уходили в самое небо. На белых стенах черной тушью были начертаны правила поведения императорских чиновников. Сверкало золото. Высокие своды поддерживали изящные столбы. Отец, ведавший рисовыми полями, торговлей и вершивший правосудие от имени государя, был самым могущественным человеком во всей провинции!
На восьмой год эры под девизом «Чистого Созерцания» в мой девятый день рождения Отец устроил праздник. Подарки — целый холм сокровищ — громоздились в приемном зале. Отец подарил мне нагрудные латы из красной кожи с черными шнурами, замшевую шапочку, украшенную головой дикого гуся, и маленький лук, отделанный ротанговой пальмой. Один военачальник прислал юного сокола и трех щенков. Все сановники провинции говорили мне опьяняюще-лестные слова. Раскрасневшаяся и очарованная торжеством, я напускала на себя скромный вид, не зная, что грядут последние дни моего невинного детства. Шорох шелка, громкая музыка, смех, крики, ржанье лошадей — все это увенчало дивный фейерверк, именуемый детством.
Первые годы жизни подобны путешествию на облаке. В то время как наверху небесный пейзаж представляется вечным и застывшим, на земле успеваешь миновать тысячи гор и долин.
И это мое путешествие подходило к концу.
Как-то утром, через несколько месяцев после все еще трепетавшего во мне восторга празднества, за Старшей Сестрой приехал экипаж. Одетая, как богиня, она с плачем вышла из дому и уехала навсегда.
За год до этого ее просватали за молодого человека из местной знати. Я восхищалась приданым Старшей Сестры: покрытые красным лаком большие лари занимали целую комнату. Считая нефритовую, золотую и серебряную посуду покрывала из бархата и шелка, невообразимую уйму одеяний и вышитых туфелек, я даже позавидовала. Откуда мне было знать, что такое замужество? Лишь после отъезда сестры до меня дошло, что мир полной гармонии, где каждая вещь занимает определенное ей место, только что рухнул. Какое-то время спустя Чистота в сопровождении супруга навестила материнский дом. Как я и опасалась, женщина с зачесанными наверх и уложенными в высокую прическу волосами, умело подкрашенным и чужим лицом уже не была моей сестрой. Она стала взрослой!
В тот девятый год эры под девизом «Чистого Созерцания» сердце мое опутали буйные травы. Я просто кипела презрением и дерзостью. Я прочитала «Историю династии Хань», «Стихи земель Чу», изучила «Добродетели и религиозный долг женщин». Я умела читать, писать каллиграфическим почерком, рисовать, играть на ситаре и в го. Но портрет образованной маленькой девочки нагонял на меня тоску. Я хотела походить на тех босоногих девчонок-подростков, что, закатав до колена штаны, бросали в реку сети.
На седьмой день пятой луны умер отрекшийся от престола император. Придворные гонцы разнесли злую весть по всем уголкам Империи. Потрясенный известием о трауре, Отец пал наземь. Когда старшие воины бросились на помощь, он бился, закатив глаза, точно хотел отогнать какого-то незримого демона. Лишь после того как Отец успокоился, его унесли во внутренние покои. Но он так и не очнулся, а навсегда покинул этот мир.
Сбежавшиеся к нам лекари не смогли установить, от какого таинственного недуга скончался мой Отец, и пришли к выводу, что военачальника призвал к себе усопший император, дабы тот сопровождал былого повелителя при восхождении в небесные чертоги. Вскоре императорский Двор подтвердил это предположение. Растроганный таким доказательством верности господину. правящий Император посмертно присвоил моему Отцу титул Министра Ритуалов.
Я бродила по комнатам в мире, вдруг ставшем иллюзорным, ровным счетом ничего не понимая. Тело Отца возлежало на ледяном ложе. Черты лица — спокойны, веки — полуприкрыты. Казалось, он просто размышляет. Мать плакала, сняв все драгоценности. Из-за ее спины слышались скорбные стоны мужчин и женщин. Затянутый белыми льняными и конопляными полотенцами. дом превратился в незапятнанный храм.