Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых
Шрифт:
А тем временем на Красной площади традиционно шел торг – пришли первые обозы с селедкой нового улова. Рыба была свеженькая и дешевая, и разбирали ее бойко. И вокруг в торговых рядах ни на минуту не умолкали крики торговцев, наперебой расхваливающих свой товар.
– Мед! Липовый! Разнотравный! Мед, кому мед! С далеких гор, мед редкостный и целебный!
– Абрикосы заморские сушеные! Сладкие! Прозрачные, извольте убедиться!
– Пенька!
– Деготь березовый!
Продавец рыбы вразнос стоял возле оптовой лавки с опустошенным в очередной раз лотком, собираясь загрузиться новой партией. Он покашливал, прочищая
– Ироды на небе!
Поднявши головы кверху, все увидели зависший над площадью огромный предмет, похожий на тыкву, только увеличенную в тысячи раз. А на боку у нее был чудовищный рисунок – трехглавый орел. Людей на площади охватила паника. Многие купцы стали лихорадочно убирать товар. Но местный вор Валерка Иванов, спившийся книжник, неоднократно битый не только за кражи, но и за огульные слова, и неуважение к государю и боярам, успел под шумок схватить узорчатый пояс, свиток со сказанием о московских собирателях редкостей и две горсти квашеной капусты, засунув всё это за пазуху.
И тут из чрева диковины посыпались листки бумаги. «Подметные письма!..» – зашептались в толпе. И начальник Приказа тайных дел боярин Ромодановский, выбежавший на площадь с отрядом стрельцов и прочими служивыми, прокричал:
– Пуляй по иродам!
Доблестные стрельцы принялись палить из ручниц. Но пули не долетали до цели.
Летучее чудище, еще повисев над Красной площадью, зарокотало нутром и поплыло на запад, усеивая свой путь шлейфом из подметных писем, каждое из которых начиналось словами:
«Мы, пресветлейший и непобедимейший Монарх Иван Дмитриевич, Божиею милостию, Цесарь и Великий Князь всея России, и всех Татарских царств и иных многих Московской монархии покоренных областей Государь и Царь…»
То есть составлено послание было от имени сына Дмитрия Самозванца и Марины Мнишек – или, как считали их немногочисленные тайные сторонники, законного царя Дмитрия Ивановича и благочестивой царицы Марины Юрьевны, – чудом спасшегося в младенчестве от мучительной казни.
«…И вы б, наше прирожение, попомнили православную христианскую истинную веру и крестное целование, на чем есте крест целовали деду нашему, блаженныя памяти государю царю и великому князю Ивану Васильевичу всеа Русии, и нам, чадам его, что хотели добра во всем: и вы ныне нашего изменника Алексея Романова отложитеся к нам и впредь уже нам, государю своему прироженному, служите и прямите и добра хотите, как деду нашему, блаженные памяти государю царю и великому князю Ивану Васильевичу всеа Русии; а яз вас начну жаловати, по своему царскому милосердому обычаю, и наипаче свыше в чести держати, и всё православное христианство в тишине и в покое и во благоденственном житии жити учинити хотим».
А завершалось послание и вовсе дерзновенно: «С нами Папа Римский, Император Священной Римской империи и владыка Поднебесного Китая».
Но бумаги сии спросом на торжище не пользовались – к примеру, Федька-разносчик грамоты не разумел, и письмена на этих листках были для него лишь неведомыми закорючками. А потому, когда небесное страшилище кануло за горизонт, паника слегка улеглась, и Валерке-вору в очередной раз надавали по шее, Федька перехватил свой лоток поудобнее, поправил
Ночью подметные письма трудами злоумышленников появились на боярских и богатых купеческих домах и даже на воротах Кремля. Утром из Коломенского, из летнего своего дворца, спешно вернулся в Кремль государь Алексей Михайлович и повелел немедленно созвать боярскую Думу.
После того как был зачитан текст злодейского послания, один старый боярин пробормотал:
– Складно выражается, подлец… прямо как отец его!
– Который из отцов-то? – захохотал услышавший это государев шут Васька. – Гришка Отрепьев, аль Тушинский вор, аль атаман Заруцкий?
– Да, недаром его отца называли вероотступником, еретиком, чернокнижником и колдуном.
– Самозванцы на Руси не новость… И ведь надобно заметить, что «Дмитриев Ивановичей» было больше всего.
Кто-то напомнил, что в начале 1613 года Марина Мнишек, бывшая последовательно женой всех Лжедмитриев, заявила о правах своего сына на Земском соборе, но претензии эти были отвергнуты.
– «…А Литовского и Свийского короля и их детей, за их многие неправды, и иных никоторых людей на московское государство не обирать, и Маринки с сыном не хотеть», – важно процитировал постановление Собора боярин Александр Пышков, который был известен как великий ценитель искусства рыбной ловли и знаток истории.
– А что случилось опосля? – заинтересовалась причастная к власти молодежь.
– На Русь пришел порядок, – ответствовал Пышков. – Атамана Ивана Заруцкого, который увез Марину с сыном из Коломны в низовья Волги, где провозгласил ее царицею, взяли в плен и казнили. Марину заключили в темницу, а ее сына от Лжедмитрия I, прозванного Ивашкой Воренком, повесили подле Серпуховских ворот…
– Ну и о чем тогда речь держим? Казнили, похоронили, наследников нет – и концы в архив.
– Э, нет! Шибко ладно только сказка сказывается, а дело-то может много загогулин иметь.
– Ну и что там еще в подкладке?
– Изрядно темная история, бог весть кем сочиненная или проплаченная…
И Пышков, воспользовавшись паузой, – государю подали какой-то свиток на аглицком языке, и Алексей Михайлович его внимательно читал, – вполголоса поведал о том, как по Руси и сопредельным землям поползли слухи, что вместо «царевича» казнили случайного мальчугана, а самого Ивана шляхтич Белинский тайно вывез в Польшу, где через некоторое время представил ребенка королю Сигизмунду и вельможам сейма как сына Дмитрия и внука Ивана Грозного. И сейм назначил опекуном мальчика магната Сапегу, выделив на содержание Ивана шесть тысяч золотых ежегодно.
– Да неужто царь Михаил так вот и терпел, что поляки супостата растят?
– Нет, когда до государя дошел слух, что в Польше скрывается человек, которого называют московским царевичем и у него-де на спине есть особый знак, пятно в виде царского герба, и вдобавок он неуязвим, то в Польшу был послан запрос с требованием выдать или казнить самозванца.
– И дерзнули не выдать?
– Почему же, выдали. Силу русского оружия на себе испытывать паны не так уж и стремились при всей своей гордыне…