Империй
Шрифт:
– В сравнении с Катилиной Веррес был сущим котенком. К тому же Верреса никто особенно не любил, а у Каталины, несомненно, есть сторонники.
– Откуда же у него такая популярность? – спросил я.
– У опасных людей всегда есть последователи, но не это заботит меня. Если бы речь шла лишь об уличной толпе, то это не было бы так страшно. Дело в том, что он пользуется широкой поддержкой среди аристократов, во всяком случае, со стороны Катулла, а значит, по всей видимости, и со стороны Гортензия.
– Мне кажется, для Гортензия он слишком неотесан.
– О, поверь, Гортензий знает, как использовать уличного драчуна, когда того требует случай. А Катилина к тому же знатного рода – не забывай об этом. Массы и аристократия – в политике это сильное сочетание.
Мне подумалось в тот момент: вот высказывание, которое способно помочь убедиться в существовании богов. В своих небесных сферах они забавляются, слыша подобные самоуверенные слова, и не замедляют показать свою мощь. А потому вряд ли стоит удивляться тому, что по прошествии краткого времени Целий Руф принес Цицерону тревожную весть. Целию к тому времени исполнилось семнадцать лет, и стал он, по выражению своего отца, просто неуправляем. Юноша был высок и хорошо сложен – его вполне можно было принять за мужчину в возрасте двадцати с лишним лет. Впечатление это усиливал низкий голос и короткая бородка, которой щеголял Целий. Вечером, когда Цицерон уходил с головой в работу, а остальные ложились спать, этот юнец ускользал из дома и зачастую возвращался лишь с восходом солнца. Он знал, что у меня отложено немного денег на черный день, и постоянно докучал мне просьбами о мелких займах. Однажды, отказав ему в очередной раз, я возвратился в свою каморку, чтобы обнаружить, что он отыскал мой тайник и забрал оттуда все мои сбережения. В тяжелых раздумьях я провел бессонную ночь, однако, когда утром столкнулся нос к носу с юным мерзавцем и пригрозил ему рассказать обо всем Цицерону, слезы брызнули из его глаз, и он пообещал мне вернуть все сполна. Нужно воздать ему справедливость, он выполнил свое обещание, вернув взятое с солидным процентом. А я сделал себе новый тайник и уже никому не проронил о том ни слова.
Ночи напролет Целий таскался по городу, предаваясь пьянству и блуду в компании беспутных молодых людей из знатных фамилий. Одним из них был Гай Курион, которому исполнился двадцать один год и чей отец был консулом и одним из верных сторонников Верреса. Другим был племянник Гибриды Марк Антоний, коему, по моему разумению, было тогда лет восемнадцать. Но настоящим главарем этой шайки считался Клодий Пульхр, не в последнюю очередь потому, что был среди них самым старшим и богатым, обладая способностью показать другим такие примеры распутства, которых те и представить себе не могли. Ему было лет двадцать пять, из них восемь он провел на военной службе на Востоке, умудряясь попадать во всевозможные переделки. Так, он возглавил мятеж против Лукулла, который доводился ему шурином, а потом попал в плен к морским разбойникам, с которыми был призван сражаться. Теперь же молодой человек вернулся в Рим, стремясь сделать себе имя, и в один вечер объявил, что точно знает, как добиться цели. По его словам, дело это обещало быть смелым, рискованным, озорным и веселым (Целий клялся, что именно таковы были слова, сказанные Клодием). В общем, тот сказал, что привлечет к суду Катилину.
Когда на следующее утро Целий запыхавшись ворвался в дом, чтобы сообщить эту новость Цицерону, сенатор поначалу отказался в это поверить. О Клодии ему были известны лишь скандальные сплетни. В частности, весь город судачил, будто тот спит с собственной сестрой. Позже слухи обрели более прочную основу, и сам Лукулл приводил их в качестве одной из причин для развода со своей женой.
– В каком качестве может такое ничтожество появиться на суде? – недоверчиво фыркнул Цицерон. – Разве что в качестве ответчика…
Однако Целий со свойственным ему озорством возразил, что, если Цицерону требуются доказательства его правоты, достаточно будет в предстоящие час-два наведаться в суд по делам о вымогательствах, куда в это время Клодий намеревается подать свой иск. Стоит ли говорить о том, что Цицерон был просто не в силах пропустить подобное
Весть о том, что должно произойти нечто крайне важное, чудесным образом уже распространилась по городу, и у ступенек храма скопилась толпа в сотню, а то и более человек. Тогдашний претор, муж по имени Орбий, правивший позже Азией, только что сел на свое курульное кресло и озирался вокруг, наверняка пытаясь уразуметь, что же все-таки случилось. И в этот момент подошла группа из шести-семи юношей с одинаковой глуповатой ухмылкой на лицах. Юноши определенно следили за последними веяниями моды и, должен признать, вполне успешно им следовали.
У всех были длинные волосы и короткие бородки, а на талии у них свободно болтались широкие ремни, расшитые узорами.
– Бессмертные боги, ну и спектакль! – вполголоса пробормотал Цицерон, когда они прошествовали мимо, обдав нас густым запахом крокусового масла и шафрановой мази. – Они похожи более на женщин, чем на мужей!
Один отделился от группы и начал карабкаться по ступенькам вверх, к претору. На полпути юноша остановился и повернулся лицом к толпе. Внешне он, да простится мне столь вульгарное определение, являл собой образ «сладкого мальчика» с длинными светлыми кудрями, влажными красными губами и бронзовой от загара кожей. Этакий юный Аполлон. Но когда этот юноша заговорил, голос его оказался на редкость твердым и мужественным. Портил его речь лишь нарочитый плебейский акцент, выражавшийся в том, как он произносил свое фамильное имя: «Клодий» вместо «Клавдий». Такова была одна из его прихотей, продиктованных модой.
– Я, Публий Клодий Пульхр, сын консула Аппия Клодия Пульхра, внук консулов по прямой линии в последних восьми поколениях, пришел сегодня утром, чтобы выдвинуть в этом суде обвинения против Сергия Каталины в преступлениях, совершенных им в Африке.
При произнесении им имени Каталины в толпе поднялся ропот и свист. Стоявший рядом с нами звероподобный детина выкрикнул:
– Поберегла бы ты свою задницу, девочка!
Однако Клодий оставался совершенно невозмутим.
– Пусть предки мои и боги благословят меня в этом начинании и способствуют благополучному завершению дела.
Он легко взбежал по оставшимся не пройденными ступенькам к Орбию и передал ему иск в виде свитка, свернутого в трубочку, обвязанного красной лентой и скрепленного печатью. Сторонники бешено рукоплескали ему, в том числе Целий, которого остановил лишь суровый взгляд. Цицерона.
– Беги и найди моего брата, – велел ему Цицерон. – Поставь его в известность о происшедшем и скажи, что мне с ним нужно немедленно встретиться.
– Это поручение для раба, – обиженно надулся Целий, явно боявшийся показаться униженным перед лицом своих приятелей. – Разве не может разыскать его Тирон?
– Делай то, что тебе приказано, – оборвал его Цицерон, – а заодно разыщи и Фругия. Да поблагодари меня за то, что я еще не рассказал твоему отцу, с какой компанией ты якшаешься.
Эти слова быстро остудили Целия, и он без всякого промедления испарился с форума, направившись к храму Цереры, где в этот утренний час обычно собирались плебейские эдилы.
– Избаловал я его, – устало произнес Цицерон, когда мы уже шли обратно, поднимаясь в гору к своему дому. – И знаешь почему? Потому что он наделен обаянием – самым проклятым из даров, которые могут достаться человеку. А я не нахожу в себе сил, чтобы перестать потакать обаятельным людям.
В наказание, а также из-за того, что больше не мог ему доверять полностью, Цицерон не позволил Целию присутствовать в тот день на совещании, посвященном участию в предстоящих выборах. Вместо этого он отослал его писать отчет. Подождав, пока юноша скроется с глаз, Цицерон описал Квинту и Фругию утренние события. Квинт не был склонен придавать им чрезвычайное значение, однако Цицерон был полностью убежден в том, что теперь-то ему неизбежно придется вступить в борьбу с Каталиной за консульскую должность.