Империя истребления: История массовых убийств, совершенных нацистами
Шрифт:
Если шесть лет войны задают временную и контекстуальную структуру этой книги, то понятие «массовые убийства» предлагает концептуальные рамки ее содержания – отсюда и намеренное использование его в названии: когда сотни тысяч или даже миллионы гражданских лиц и других некомбатантов погибают не в результате природных катастроф, непредвиденных эпидемий или лишений в целом, а напрямую в результате сознательных и умышленных действий других людей, невозможно отрицать, что речь идет о массовом убийстве. Вслед за социологом Янгом Су (Yang Su) я определяю массовое убийство как «преднамеренное убийство значительного числа членов какой-либо группы (в качестве группы и ее членов, определяемых исполнителем) некомбатантов». В книге, посвященной массовому, одностороннему уничтожению человеческих жизней в ряде операций, спланированных, инициированных и проведенных одним государством и его институтами, понятие «массовое убийство» кажется более предпочтительным, чем ряд альтернативных терминов. Например, оно шире, чем «геноцид», и поэтому охватывает все семь рассмотренных здесь программ. Оно также менее эмоционально нагружено, менее спорно политически и менее зависит от конкретных юридических интерпретаций {8} .
8
Определение Янга Су см. в: Yang Su, 'Mass Killings in the Cultural Revolution: A Study of Three Provinces', in Joseph Esherick, Paul Pickowicz and Andrew George Walder, eds, The Chinese Cultural Revolution as History (Stanford, CA: Stanford University Press, 2006), pp. 96–123, here p. 98.
Согласно Конвенции о предупреждении преступления геноцида и наказании за него, которая была принята Генеральной Ассамблеей ООН в декабре 1948 г. и вступила в силу в январе 1951 г., этот термин распространяется на любые «действия, совершаемые с намерением уничтожить, полностью или частично, какую-либо национальную, этническую, расовую или религиозную группу
9
Соответствующие отрывки из книги Лемкина см. в: Raphael Lemkin, Axis Rule in Occupied Europe: Laws of Occupation, Analysis of Government, Proposals for Redress (Washington, DC: Carnegie Endowment for International Peace, 1944), pp. 79–95. См. также о Лемкине: Dominik J. Schaller and Jurgen Zimmerer, eds, The Origins of Genocide: Raphael Lemkin as a Historian of Mass Violence (Abingdon, Oxon: Routledge, 2009).
Определение, предложенное Конвенцией ООН о геноциде, представляет собой неизбежный дипломатический компромисс, оказавшийся приемлемым для максимально возможного числа подписантов. В частности, в качестве критериев для включения в список потенциальных жертв была отвергнута политическая и социальная принадлежность. По этой и другим причинам многие ученые ставят под сомнение ценность определения ООН для понимания природы геноцида. Более того, слишком частое использование этого термина с конца 1990-х гг. привело к его девальвации; слово «геноцид» практически превратилось в синоним массового насилия. Поэтому для полноценного понимания этого преступления нам нужно не только юридическое, но и дополняющее его научное определение. Так, среди ученых складывается консенсус относительно того, что объективных критериев групповой принадлежности не существует: скорее группа жертв очерчивается самими преступниками. Жертвы необязательно должны принадлежать к той или иной «национальной, этнической, расовой или религиозной группе», чтобы подвергнуться категоризации, избавиться от которой у них нет возможности; достаточно – и этот фактор даже является решающим – того, что жертв в целевую группу включают преступники. Однако, несмотря на достигнутый скромный прогресс, до сих пор так и не выработано единого мнения о применимости этого термина к конкретным случаям массового насилия, поэтому геноцид остается «по существу спорным понятием» {10} .
10
О недостатках определения ООН см.: Levene, Genocide, vol. 1, pp. 35–6. О развитии его с конца 1990-х гг. см.: Dominik J. Schaller, 'From Lemkin to Clooney: The Development and State of Genocide Studies', Genocide Studies and Prevention: An International Journal, vol. 6, no. 3 (2011), pp. 245–56, esp. pp. 246–7. О геноциде как «по существу спорном понятии» см.: Dan Stone, ed., The Historiography of Genocide (Houndmills: Palgrave Macmillan, 2008), p. 4. Полезное и работоспособное определение геноцида предлагается политологом Адрианом Галлагером: «Когда коллективный источник власти (обычно государство) целенаправленно использует свою власть, чтобы запустить процесс уничтожения с целью истребить группу (определяемую преступником) полностью или в значительной степени, в зависимости от размера данной группы». См.: Adrian Gallagher, Genocide and its Threat to Contemporary International Order (Houndmills: Palgrave Macmillan, 2013), p. 37.
Некоторые ученые используют вместо понятия «геноцид» термин «массовое убийство», означающий «убийство (или уничтожение другими способами) членов группы без намерения уничтожить всю группу либо убийство большого количества людей без акцента на принадлежность к группе». Подход, применяемый в данной книге, отличается тем, что массовые убийства и геноцид не рассматриваются как взаимоисключающие понятия. Геноцид – очень специфический вид массового убийства. Намерение «уничтожить группу» является решающим компонентом, отличающим его от других форм массовых убийств. По сути своей геноцид – это исторический процесс, имеющий отношение к воспроизводству группы. Следовательно, для нашего понимания этого преступления жизненно важен гендер: процесс уничтожения навсегда подрывает выживание группы-жертвы. Таким образом, при точном и последовательном использовании этого понятия геноцид по-прежнему заслуживает свое место в концептуальном, аналитическом и лингвистическом арсенале историка. Концепция массовых убийств используется здесь как способ дополнить, а не вытеснить концепцию геноцида. Поэтому в этой книге термин «геноцид» по-прежнему употребляется там, где он применим, при этом автор не пытается подогнать под него все программы массовых убийств. Поскольку данная книга не посвящена сравнительному изучению геноцида, мы остановимся на этом кратком обсуждении концепции геноцида и не будем рассматривать ее более развернуто {11} .
11
Процит. альтернативное определение массового убийства см. в: Ervin Staub, Overcoming Evil: Genocide, Violent Conflict, and Terrorism (Oxford/New York: Oxford University Press, 2011), p. 100. О гендере см.: Elisa von Joeden-Forgey, 'Gender and Genocide', в: Donald Bloxham and A. Dirk Moses, eds, The Oxford Handbook of Genocide Studies (Oxford: Oxford University Press, 2010), pp. 61–80, here p. 62. Об одной из моделей, пытающихся заместить собой концепцию геноцида, см. в: Christian Gerlach, Extremely Violent Societies: Mass Violence in the Twentieth-Century World (Cambridge: Cambridge University Press, 2010). Сейчас я готовлю книгу о геноциде в истории. Блестящий разбор этого концепта см. в: Levene, Genocide, vol. 1, pp. 35–89.
Увязнув в спорах о терминологии и ее использовании, легко упустить из виду сами события и их контекст. Несмотря на то что эти споры необходимы, поскольку помогают нам понять сходства и различия между отдельными случаями массовых убийств, поощряемых государством, мы должны следить за тем, чтобы не искажать факты в угоду теории, и вместо этого, наоборот, привести нашу теорию в соответствие с фактами. Естественно, между различными рассматриваемыми здесь нацистскими кампаниями убийств были существенные различия, но для понимания природы этого беспрецедентного истребления людей наиболее важно то, что их объединяет: каждая из групп-жертв в той или иной мере рассматривалась нацистским режимом как потенциальная угроза способности Германии успешно вести войну за гегемонию в Европе. По этой и другим причинам они систематически становились мишенью и – несмотря на их статус гражданских лиц и/или некомбатантов – целенаправленно уничтожались в массовом масштабе в рамках широкой военной стратегии Германии.
Кроме того, нацисты рассматривали войну и завоевания как средство, которое позволит после окончательной военной победы провести новые волны массовых убийств. На случай победы Германии во Второй мировой войне уже существовали планы насильственных акций, масштабы которых значительно превосходили все, что произошло в действительности. Другими словами, утопические планы нацистской Германии в целом подразумевали куда более высокий уровень насилия, чем уже достигнутый. Приведем лишь один пример: так называемый Генеральный план «Ост» (Generalplan Ost), разрабатывавшийся между началом 1940 г. и серединой 1942 г. минимум в четырех вариантах, предусматривал долгосрочную германизацию значительных территорий в Восточной Европе и изгнание более чем 30 млн славян в Западную Сибирь; сюда включались 80–85 % всех поляков, 65 % западных украинцев и 75 % белорусов в зоне колонизации. Те представители местного населения, которым разрешалось остаться в зоне колонизации, должны были оказаться низведенными до статуса рабов своих новых немецких хозяев. Эта разница между случившимся в реальности и гораздо более далекоидущими планами – одно из нескольких принципиальных отличий немецкого насилия {12} .
12
О немецких планах, превосходящих реальные объемы насилия, см. в: Christian Gerlach and Nicolas Werth, 'State Violence – Violent Societies', в: Michael Geyer and Sheila Fitzpatrick, eds, Beyond Totalitarianism: Stalinism and Nazism Compared (Cambridge: Cambridge University Press, 2009), pp. 133–79, esp. pp. 175–9. О Генеральном плане «Ост» см.: Karl Heinz Roth, '"Generalplan Ost" – "Gesamtplan Ost": Forschungsstand, Quellenprobleme, neue Ergebnisse', in Mechthild Rossler and Sabine Schleiermacher, eds, Der 'Generalplan Ost': Hauptlinien der nationalsozialistischen Planungs- und Vernichtungspolitik (Berlin: Akademie, 1993), pp. 25–95; Alex J. Kay, Exploitation, Resettlement, Mass Murder: Political and Economic Planning for German Occupation Policy in the Soviet Union, 1940–1941 (New York/Oxford: Berghahn Books, 2006), pp. 99–102.
Ни один другой режим в истории XX в. не обрекал совершенно осознанно людей на гибель с такой интенсивностью и в таких масштабах, как режим Адольфа Гитлера и национал-социалистов. Голодная смерть десятков миллионов людей в 1958–1962 гг. в результате проведенного Мао Цзэдуном знаменитого эксперимента по социальной инженерии, «Большого скачка», не была преднамеренной (хотя того же нельзя сказать об убийствах, совершенных, пусть и в гораздо меньших масштабах, в период китайской «культурной революции» 1966–1971 гг.). Вопреки получившим широкое распространение раздутым оценкам, почти за тридцать лет власти Сталина в Советском Союзе число жертв массовых целенаправленных убийств составило около миллиона человек – видимо, это одна тридцатая часть от общего числа убитых нацистским режимом за значительно более короткий промежуток времени – всего за двенадцать лет (при этом подавляющее большинство было уничтожено за шесть лет войны). Конечно, цифра по Советскому Союзу не включает примерно шесть миллионов человек, умерших от голода в 1932–1933 гг., более половины из которых жили в Советской Украине; они оказались жертвами преступного небрежения и безответственности режима, однако нет никаких свидетельств того, что они были жертвами именно преднамеренной политики уничтожения (здесь бросается в глаза контраст с тем, как Германия морила голодом жителей советских городов и пленных красноармейцев начиная с 1941 г.) {13} .
13
См.: Timothy Snyder, 'Hitler vs. Stalin: Who Killed More?', The New York Review of Books, 10 March 2011, and Ian Johnson, 'Who Killed More? Hitler, Stalin, or Mao?', The New York Review of Books, 5 February 2018; компаративное исследование: Dietrich Beyrau, Schlachtfeld der Diktatoren. Osteuropa im Schatten von Hitler und Stalin (Gottingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 2000), Stephen Wheatcroft, 'The Scale and Nature of German and Soviet Repression and Mass Killings, 1930–45', Europe-Asia Studies, vol. 48, no. 8 (December 1996), pp. 1319–53, Gerlach and Werth, 'State Violence', and Hans-Heinrich Nolte, 'Comparing Soviet and Nazi Mass Crimes', в Alex J. Kay and David Stahel, eds, Mass Violence in Nazi-Occupied Europe (Bloomington, IN: Indiana University Press, 2018), pp. 265–91; доводы Ю. Заруски: Jurgen Zarusky, 'Timothy Snyders "Bloodlands". Kritische Anmerkungen zur Konstruktion einer Geschichtslandschaft', Vierteljahreshefte fur Zeitgeschichte, vol. 60, no. 1 (January 2012), pp. 1–31. Об убийствах во время «культурной революции» см. также: Yang Su, Collective Killings in Rural China during the Cultural Revolution (Cambridge/New York: Cambridge University Press, 2011). Об 1 млн жертв преднамеренных массовых убийств при Сталине см.: Beyrau, Schlachtfeld, p. 119; Wheatcroft, 'The Scale and Nature', p. 1348. О жертвах голода в Советском Союзе см.: Zarusky, 'Timothy Snyders "Bloodlands"', p. 6.
Однако все не сводится к цифрам – для людей, о которых идет речь, уникальна каждая смерть. Тем не менее в намерениях преступников четко прослеживается фундаментальное различие. Нацисты не просто мирились с массовой гибелью людей в попытках достичь какой-либо другой цели, но уничтожение миллионов и было их целью; они систематическим образом осуществляли запланированное, чего, за некоторыми исключениями, не делал ни один другой режим. Советская сеть лагерей принудительного труда в рамках системы ГУЛАГа в некоторых отношениях напоминала систему концентрационных лагерей при Гитлере, но ничего похожего на нацистские лагеря смерти не существовало ни в сталинском Советском Союзе, ни в маоистском Китае. Из 18 млн заключенных, прошедших через систему ГУЛАГа с 1930 по 1953 г., когда умер Сталин, погибли около 1,6 млн. Такое количество погибших во многом объясняется длительным существованием системы ГУЛАГа; однако, как показывает сам процент смертей среди заключенных, общего плана их уничтожения не существовало. Стоит обратить внимание и на другие различия. В нацистской Германии в кампаниях массовых убийств принимало непосредственное участие гораздо большее число преступников, чем в сталинском СССР, где подобные операции проводились почти исключительно карательным аппаратом, главным образом силами НКВД. Массовое убийство детей нацистским режимом особенно наглядно демонстрирует различия между режимами. Ничего аналогичного преднамеренному и беспощадному убийству миллионов детей нацистами нельзя обнаружить ни в одной кампании массовых убийств XX в. За очевидным исключением истребления польской интеллигенции и убийства посредством голода пленных красноармейцев, уничтожение детей в огромных масштабах (и часто в непропорционально большом количестве по сравнению со взрослыми жертвами) было характерной чертой всех программ массовых убийств, рассмотренных в этой книге {14} .
14
См. литературу, приведенную в предыдущей сноске. Об 1,6 млн жертв ГУЛАГа см.: Stephen A. Barnes, Death and Redemption: The Gulag and the Shaping of Soviet Society (Princeton, NJ/Oxford: Princeton University Press, 2011), p. 1; Кокурин А. И., Петров Н. В. Гулаг (Главное управление лагерей), 1917–1960. Международный Фонд «Демократия», 2000, doc. 103, p. 441. О большем количестве убийц в Третьем рейхе, чем в Советском Союзе, см.: Donald Bloxham, 'Organized Mass Murder: Structure, Participation, and Motivation in Comparative Perspective', Holocaust and Genocide Studies, vol. 22, no. 2 (autumn 2008), pp. 203–45, here p. 229. О советских убийцах см. также: Lynne Viola, 'The Question of the Perpetrator in Soviet History', Slavic Review, vol. 72, no. 1 (spring 2013), pp. 1–23. О нацистской «войне против детей» см. главу 10.5 (pp. 1074–92) работы: Christian Gerlach, Kalkulierte Morde. Die deutsche Wirtschafts- und Vernichtungspolitik in Weissrussland 1941 bis 1944 (Hamburg: Hamburger Edition, 1999). Здесь я использую термин «дети» по отношению к людям, не достигшим 18-летнего возраста. Когда я использую термин «подросток», я подразумеваю детей старше 12 лет.
Очевидно, что у массовых убийств 1939–1945 гг. была своя предыстория. Что заставило национал-социалистов (самое радикальное политическое движение, приходившее к власти за всю историю Европы эпохи модерна) поверить, что они имеют право уничтожить такое количество людей? Они были убеждены, что некоторые группы людей с определенными характеристиками (религиозными, культурными, расовыми или физическими) в силу своей природы стоят ниже других. Конечно, этот тезис выдумали никоим образом не сами национал-социалисты. Однако в их случае эта расистская идеология вошла в резонанс с крайней формой этнического национализма, направленного не только вовне, но и внутрь – будь то против политических противников или людей, считавшихся антисоциальными или ленивыми, вроде цыган синти и рома, а в особенности против евреев, – и с радикальным желанием преобразовать общество в соответствии со своим видением. Таким образом, конечной идеологической целью нацистского движения было обеспечение гегемонии того, что оно полагало очищенным, расово высшим национальным и этническим сообществом. Мысль отвергнуть нацистскую идеологию как заведомо абсурдный продукт параноидального бреда, псевдонауки и «кризиса смыслов» заманчива. Однако, с точки зрения тех, кто ее создавал и пропагандировал, нацистская расовая доктрина отнюдь не была иррациональной. В контексте войны национал-социалисты разработали свою собственную неумолимую логику массовых убийств {15} .
15
См.: Dieter Pohl, Verfolgung und Massenmord in der NS-Zeit 1933–1945, 3rd rev. edn (Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 2011 [2003]), pp. 3–4.
Хотя у идеологии национал-социализма было много истоков и влияний, одновременно она являлась плодом конкретных обстоятельств. Замедленное, или запоздалое, формирование в Германии национального государства повлияло на германские представления о гражданстве и принадлежности к нации. Ключевым оказывается тот факт, что идея нации появилась здесь раньше единого государства. Немецкие представления о неизменной национальной территории могли сформироваться только после объединения Германии в 1871 г. Запаздывая также и в качестве колониальной державы, Германия в гонке за колониями значительно отставала от своих основных европейских соперников – Великобритании и Франции. Поэтому зарубежные немцы, проживающие в далеких странах, стали для этнонационалистических (volkisch) настроений основной референтной точкой: немецкие колонии были сравнительно невелики – особенно для того, чтобы использовать эти территории как эмоциональную «опору» для нации. Таким образом, этнокультурная идея нации рассматривалась и использовалась как способ компенсировать политическую слабость государства. За военным крахом и капитуляцией в Первой мировой войне последовала не только конфискация тех колоний, которые Германии удалось приобрести с 1884 г., но и отсечение значительной территории и проживающих там немецких граждан от самого национального государства. Именно в этом контексте произошла радикальная этницизация, приведшая к тому, что пышным цветом расцвела этнонационалистическая концепция гражданства, которая в свою очередь стала инструментом ревизионистской политики {16} .
16
См.: Dieter Gosewinkel, 'Citizenship in Germany and France at the Turn of the Twentieth Century: Some New Observations on an Old Comparison', в: Geoff Ely and Jan Palmowski, eds, Citizenship and National Identity in Twentieth-Century Germany (Stanford, CA: Stanford University Press, 2008), pp. 27–39.