Империя истребления: История массовых убийств, совершенных нацистами
Шрифт:
Ключ к пониманию и объяснению того, как в рамках нацистской идеологии воспринимались общество и порождаемое им насилие, можно найти в Первой мировой войне, ее итогах и, прежде всего, в восприятии обществом этого опыта. По словам Себастьяна Хафнера, одного из самых проницательных исследователей национал-социализма, оказавшихся свидетелями этого явления, военные годы задним числом стали «позитивной основой нацизма». Сразу же после окончания Первой мировой войны были определены козлы отпущения за поражение, это привело к появлению мифа об ударе в спину (Dolchstosslegende) – предательстве евреев, коммунистов и пацифистов в тылу. Поражение – и такое его объяснение, предложенное правыми, – породило травматический страх перед внутренней нестабильностью во время войны и кризиса. Само постоянное муссирование кризиса 1918 г. наталкивало на мысль, что его повторения следовало избежать любой ценой. Для этого нужны были превентивные радикальные меры. Все, что считалось необходимым, полагалось также и законным. Потому в военное время следовало удалить и уничтожить всех реальных и потенциальных врагов (идеологических противников, расово нежелательных лиц, тех, кого считали непродуктивными, никчемными или обузой, а также других потенциальных диссидентов). Это нужно было, с одной стороны, чтобы предотвратить повторение поражения и беспорядков 1918–1919 гг. (уличные бои в Берлине, Мюнхене и Рурской области; попытки создания советских республик и жестокое их подавление; борьба фрайкоровских крайне правых военизированных формирований с большевиками и националистами в странах Балтии), а с другой – чтобы очистить и укрепить немецкое общество и впоследствии Европу во главе с Германией в ее проекте строительства национал-социалистической утопии {17} .
17
См.: Sven Keller, 'Volksgemeinschaft and Violence: Some Reflections on Interdependencies',
Национал-социалистическая Германия могла опираться также и на неоспоримо существовавшую традицию летального насилия против беззащитных людей, восходящую по меньшей мере к колониальным войнам первого десятилетия XX в. В 1904–1907 гг. исповедовавшие сугубо расистские взгляды немецкие колониальные власти и войска убили или спровоцировали смерть от 70 000 до 100 000 человек в Германской Юго-Западной Африке (ныне Намибия). Против женщин и детей проводились военные операции, людей сгоняли в пустыню Омахеке, а мужчин морили голодом в лагерях для заключенных, созданных для порабощения народов гереро и нама. Примерно в то же время подавление восстания Маджи-Маджи в Германской Восточной Африке (ныне Танзания, Бурунди и Руанда) привело к смерти около 100 000 человек. Несмотря на то что немецкие колониальные зверства – явление не уникальное, они тем не менее были одними из самых страшных для своего времени. В годы Первой мировой войны от голода умерли более 70 000 пациентов немецких психиатрических больниц. Это произошло в результате сокращения ежедневного продовольственного пайка в пользу тех членов общества, которые считались более продуктивными или ценными в военное время. В Бельгии и Франции с августа по октябрь 1914 г. регулярные немецкие войска в ходе массовых казней убили около 6500 мирных жителей по подозрению (по большей части беспочвенному) в участии в партизанских атаках. Конечно, провести прямую линию от Африки к Аушвицу нельзя. Однако, несмотря на очевидное отсутствие непрерывности (до 1933 г. массовое насилие против одновременно нескольких групп-жертв было редкостью и лишь немногие среди жертв массовых убийств были евреями) между колониальными временами, Первой мировой войной и нацистским режимом, очевидно, существовали и важные преемственные связи. Подобные прецеденты впоследствии служили точкой отсчета, и национал-социалисты смогли использовать этот опыт при планировании и совершении массовых убийств уязвимых внутренних и внешних групп {18} .
18
Christian Gerlach, The Extermination of the European Jews (Cambridge: Cambridge University Press, 2016), pp. 36–8. О Германской Юго-Западной Африке см. также: Jurgen Zimmerer, Deutsche Herrschaft uber Afrikaner. Staatlicher Machtanspruch und Wirklichkeit im kolonialen Namibia (Munster: LIT, 2001). О Германской Восточной Африке см. также: Felicitas Becker and Jigal Beez, eds, Der Maji-Maji-Krieg in Deutsch-Ostafrika 1905–1907 (Berlin: Ch. Links, 2005). О Бельгии и Франции в 1914 г. см. также: John Horne and Alan Kramer, German Atrocities 1914: A History of Denial (New Haven, CT/London: Yale University Press, 2001). О континуитете германской армии как минимум с 1870 г. см.: Isabel V. Hull, Absolute Destruction: Military Culture and the Practices of War in Imperial Germany (Ithaca, NY: Cornell University Press, 2005), pp. 91–196. См. также недавнее рассмотрение этого вопроса в: Bastian Matteo Scianna, 'A Predisposition to Brutality? German Practices against Civilians and francs-tireurs during the Franco-Prussian War 1870–1871 and their Relevance for the German "Military Sonderweg" Debate', Small Wars & Insurgencies, vol. 30, nos. 4–5 (2019), pp. 968–93.
Несмотря на преемственность между немецкими колониальными зверствами и ужасами нацистской эпохи, любое отнесение Холокоста – самой всеобъемлющей и беспощадной среди всех нацистских кампаний массовых убийств – к категории «колониального геноцида» весьма проблематично. Колониальный расизм – идеология превосходства; антисемитизм – идеология неполноценности. Это немцы ощущали себя неполноценными по отношению к евреям. Евреи, жившие в Пруссии в XIX в., а с 1871 г. – в Германском рейхе, с необычайным успехом использовали новые возможности, открывшиеся перед ними в результате отмены правовой дискриминации. Еще более эмансипировались они благодаря своей трудовой этике и той роли, которая отводилась в их обществе образованию и обучению. В 1886 г. в Пруссии доля школьников-евреев, получивших образование на уровне выше начальной школы, составляла 46,5 %. Аналогичный показатель для нееврейских детей составлял всего 6,3 %. К 1901 г. эти цифры возросли до 56,3 и 7,3 % соответственно. Эмансипация евреев (и более широкая политическая эмансипация среднего класса) была плодом идей Просвещения. Нацисты отвергали евреев не в последнюю очередь потому, что отрицали модернизационные силы Просвещения с его идеалами развития и прогресса. Уже одно это должно подсказать нам, что Холокост был чем-то принципиально иным, чем, например, геноцид гереро и нама в Германской Юго-Западной Африке. В своей произнесенной 1 апреля 1933 г. речи под названием «Против россказней мирового еврейства о жестокостях» рейхсминистр пропаганды Йозеф Геббельс выразил антипатию нацистов к мышлению эпохи Просвещения и идеям, вдохновившим Французскую революцию 1789 г.:
Мы хотим избавиться от идеологии либерализма и преклонения перед личностью и заменить их чувством общности, которое вновь охватит всю нацию и вновь приведет в согласие и подчинит интересы личности общим интересам нации. Таким образом, 1789 год будет вычеркнут из нашей истории.
Немецкие евреи оказались одними из крупнейших бенефициаров Просвещения, которое позволило им наконец вырваться из замкнутого мира гетто и воспользоваться возможностью продемонстрировать свои способности {19} .
19
Об эмансипации и образовании евреев в Пруссии и Германской империи см.: Gotz Aly, Warum die Deutschen? Warum die Juden? Gleichheit, Neid und Rassenhass 1800–1933 (Frankfurt am Main: S. Fischer, 2011), pp. 37–48, esp. p. 42. О роли Просвещения в эмансипации евреев см. также: Philippe Burrin, Nazi Anti-Semitism: From Prejudice to the Holocaust, trans. from French by Janet Lloyd (New York/London: The New Press, 2005 [2000/2004]), pp. 19–22. Цит. Геббельса по: Tilman Tarach, Der ewige Sundenbock. Heiliger Krieg, die 'Protokolle der Weisen von Zion' und die Verlogenheit der sogenannten Linken im Nahostkonflikt, 3rd rev. edn (Freiburg/Zurich: Edition Telok, 2010), p. 283.
Идеология и пропаганда национал-социалистов ясно показывает, что они ощущали себя ниже евреев, а вот на славян смотрели совсем иначе. Для нацистов славянские народы: чехи, поляки, русские и другие – сами по себе были примитивными, отсталыми и пассивными «недочеловеками», которые представляли угрозу только тогда, когда во главе их стояли предположительно хитрые и коварные евреи – как в случае с большевиками, которых национал-социалисты считали прихвостнями «международного еврейства». В рамках такого рода мировоззрения славяне являются лишь расходным материалом и региональным препятствием на пути расширения немецкого могущества, однако не представляют реальной опасности для немцев сами по себе. Евреи же, напротив, изображались как враг номер один и глобальная угроза самому существованию немецкого народа. В то время как славянские массы считались пригодными в лучшем случае для того, чтобы поработить их, евреев нацисты наделяли властью: те якобы были вождями и революционерами, из-за кулис управлявшими покорными марионетками. Однако уравнивать политику нацистской Германии по отношению к славянам с колониальным насилием имперской Германии можно лишь до известной степени: концепции развития, непрямого правления и взращивания местных «элит», присущие позднему европейскому колониализму, полностью отсутствовали в политике нацистов в Восточной Европе {20} .
20
Richard J. Evans, 'Wie einzigartig war die Ermordung der Juden durch die Nationalsozialisten?', в Gunter Morsch and Bertrand Perz, eds, Neue Studien zu nationalsozialistischen Massentotungen durch Giftgas. Historische Bedeutung, technische Entwicklung, revisionistische Leugnung(Berlin: Metropol, 2011), pp. 1–10, here p. 4. См. также: Jeffrey Herf, The Jewish Enemy: Nazi Propaganda during World War II and the Holocaust (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2006); Hans-Erich Volkmann, ed., Das Russlandbild im Dritten Reich (Cologne: Bohlau, 1994). О пределах сравнения колониализма с властью нацистов в Восточной Европе см.: Robert Gerwarth and Stephan Malinowski, 'Der Holocaust als "kolonialer Genozid"? Europaische Kolonialgewalt und nationalsozialistischer Vernichtungskrieg', Geschichte und Gesellschaft, vol. 33 (2007), pp. 439–66, here pp. 455–9 (пусть даже приведенные примеры о взращивании, непрямом управлении и обучении местных «элит» взяты главным образом из практики Британской и Французской империй, а не Германской).
Отставание Германии в колониальной гонке, поражение 1918 г. и утрата не только заморских владений, но и территорий рейха на севере (отошедших к Дании), востоке (к Польше и Чехословакии) и западе (к Франции и Бельгии) породили в немецком обществе индивидуальный и коллективный комплекс неполноценности. Его отличительными чертами были ресентимент, узколобость и беспредельная жажда статуса и признания – все это было характерно для будущих нацистских преступников. Поэтому неудивительно, что последующее насаждение нацистским режимом настоящей культуры враждебности и бессильной зависти нашло широкий отклик у населения в целом. Амбиции и жажда признания преступников усиливались и, что немаловажно, оправдывались нацистской идеологией и верой в принадлежность к «высшей расе». Эта идеологическая вера убеждала их в том, что карьерный рост, статус и признание, к которым они стремились, были тем, что причиталось им просто по праву рождения; они полагали, что имеют право на успех и власть. Идеология и эгоизм взаимно подкрепляли друг друга. Это чувство превосходства позже проявилось прежде всего в политике и отношении Германии к «славянским недочеловекам» в оккупированной Восточной Европе – сердце нацистской империи – начиная с 1939 и особенно с 1941 г. {21}
21
Взаимовлияние идеологии и эгоизма исследуется на примере одного из главных преступников Холокоста в: Alex J. Kay, The Making of an SS Killer: The Life of Colonel Alfred Filbert, 1905–1990 (Cambridge: Cambridge University Press, 2016), esp. pp. 122–6. О «культуре ресентимента» см.: Burrin, Nazi Anti-Semitism, esp. pp. 89–91. Два конкретных исследования немецкой политики и отношения к местному населению в Восточной Европе см. в: Stephan Lehnstaedt, 'The Minsk Experience: German Occupiers and Everyday Life in the Capital of Belarus', в Alex J. Kay, Jeff Rutherford and David Stahel, eds, Nazi Policy on the Eastern Front, 1941: Total War, Genocide, and Radicalization (Rochester, NY: University of Rochester Press, 2012), pp. 240–66; Alexander Prusin, 'A Community of Violence: The SiPo/SD and its Role in the Nazi Terror System in Generalbezirk Kiew', Holocaust and Genocide Studies, vol. 21, no. 1 (spring 2007), pp. 1–30.
Поражение 1918 г. всегда было центральной точкой отсчета нацистского движения. Национал-социалистическому режиму свойственно было радикализировать любую политику перед лицом угрозы и зачастую не останавливаться ни перед чем для достижения своих целей. Это ни в коем случае не означает, что нацистское насилие оказалось лишь реакцией на реальную внешнюю опасность. Насилие с самого начала было неотъемлемым и важным компонентом нацистской теории и практики. Уличные бои на закате веймарской эпохи; террор, сопровождавший укрепление власти нацистов в Германии в 1933 и 1934 гг.; насилие над евреями, развернувшееся в провинциях в предвоенные годы; расширение системы концентрационных лагерей и тюрем, погромы ноября 1938 г. – вот лишь несколько примеров проявления этой тенденции задолго до того, как Германия начала агрессивную войну против Польши и развязала Вторую мировую войну. Централизованное уничтожение пациентов психбольниц началось почти сразу после того, как немецкие войска захватили Польшу. Оно не было реакцией на некую реальную и неизбежную опасность, которую представляли собой психически больные в военное время; нет, нацисты устраняли то, что воспринималось ими как потенциальная угроза, приступая к реализации программы расовой чистки и применяя уроки, извлеченные из опыта 1914–1918 гг. Конечно, при возникновении реальной угрозы резко обострялась и политика – так, например, в начале лета 1941 г. в ответ на замедление военной кампании против Советского Союза были радикализированы антиеврейские меры. Это поведение прямо соответствовало убежденности нацистов в том, что единственный способ справиться с трудностями – это повысить ставки и еще более ужесточить свой подход. Только так, по их мнению, можно было избежать повторения 1918 г.
Как уже было отмечено выше, шесть лет войны задают фон нацистским массовым убийствам и, в свою очередь, данному историческому повествованию, которое в целом использует хронологический подход к событиям. В первой части рассматривается период с лета 1939 г. по лето 1941 г., а вместе с ним убийства людей с умственными и физическими отклонениями в Германском рейхе и на аннексированных польских территориях, а также уничтожение польских правящих классов и интеллигенции. Вторжение Германии в Советский Союз летом 1941 г. ознаменовало собой фундаментальное изменение как масштабов, так и систематичности нацистского массового насилия. Впервые – и это произошло уже в самом начале военной кампании – безудержные и откровенно идеологические массовые убийства евреев и других расовых и политических противников стали рутиной. Соответственно, вторая часть охватывает период с лета 1941 г. по весну 1942 г.; в ней фокус сделан на оккупированных советских территориях; отдельные ее главы посвящены массовым убийствам советских евреев, душевнобольных и рома; организации условий для вымирания от голода значительной части советского городского населения; массовой смертности пленных красноармейцев, а также превентивному террору и репрессиям против сельского гражданского населения. Представляется уместным включить в эту вторую часть рассказ о судьбе сербских евреев (мужского пола), поскольку они подверглись систематическому уничтожению параллельно с советскими евреями. Аналогичным образом вторжение Германии в Советский Союз стало поворотным пунктом и в антипартизанской войне в Сербии; ее жертвы тоже будут рассматриваться во второй части. Глава о превентивном терроре и репрессиях также выходит за рамки весны 1942 г. и включает в себя жертвы в Греции: представители гражданского населения часто погибали там по тем же причинам, что и их советские и югославские товарищи по несчастью.
В третьей части рассматривается прочее время войны, то есть период с весны 1942 г. по весну 1945 г. Она начинается с двух глав, посвященных геноциду европейских евреев в лагерях смерти в Хелмно и Аушвице-Биркенау в ходе операции «Рейнхард». Вторая из них включает подраздел о принудительной эвакуации узников концлагерей на заключительном этапе войны, широко известной как «марши смерти». Следующие две главы тоже начинаются там, где заканчиваются предыдущие: в первой из них рассматривается распространение депортаций и убийств рома на прочие оккупированные Германией территории, а во второй – децентрализованные убийства больных в психиатрических лечебницах и концентрационных лагерях Германского рейха, которые проводились вплоть до безоговорочной капитуляции Германии в мае 1945 г. В последней главе третьей части мы возвращаемся к теме убийств гражданского населения в рамках репрессий и так называемых «операций по умиротворению», однако на этот раз фокусируемся на городском населении Польши, в частности на огромных потерях среди мирных жителей во время и после подавления Варшавского восстания в конце лета и начале осени 1944 г. В заключительной главе предлагается объяснение тому, что двигало сотнями тысяч преступников и как мы можем объяснить их действия.
Предупреждение: некоторым читателям эта работа может показаться тяжелой. С учетом подзаголовка – «История массовых убийств, совершенных нацистами» – такого рода заявление, наверное, звучит банально или выглядит вовсе ненужным. Однако я действительно не уклонялся от того, чтобы представить события во всех их тягостных подробностях. Моей целью не было шокировать читателя или преподнести ему сенсацию. Напротив, стерильная версия этих событий всего лишь сделала бы их более абстрактными; пришлось бы отказаться от реализма и точности в угоду «приятности». Вместе с тем мы ощущаем моральное обязательство по отношению к убитым: рассказать их историю как можно более достоверно. Я широко использую свидетельства выживших и других жертв; надеюсь, что в какой-то мере это поможет вернуть им голос и обеспечить отношение к ним как к отдельным людям, а не к цифрам статистики. Если чтение этой книги покажется вам эмоционально тяжелым, представьте на мгновение, насколько тяжелее было жертвам переживать описанные в ней события.