Империя мертвецов

Ито Кэйкаку

Что привнесет на землю вавел, который мы выпустили на свободу? Как тот Икс, которого настигло это несчастье, научится сосуществовать в мире с другими Икс? Или же те будут бороться с ним, как с варваром?

Одни вопросы…

Одни вопросы.

Ответы приходят на миг, но тут же разбиваются вдребезги, а вопросы остаются.

Те же, которыми задавались в беспросветном одиночестве Алеша и Чудовище.

Как мне биться за свою свободу?

Не знаю. Вокруг одна непознанная природа. И непознанный я.

– Кто я? – спросил я себя.

«Кто

я?» – записал в тетрадь Пятница. Мое лицо ласкал родной ветер Лондона. Кто его чувствует и как? Некто внутри меня, колония из микроорганизмов, либо же курсирующие в мозгу бесформенные слова дают мне почувствовать это воздушное касание? Я ничем не отличаюсь от строчек в тетрадях Пятницы. Меня, лично меня в них нет, но это потому, что как такового «меня» никогда не существовало. Я существую где-то между его записями и будущим читателем, который возьмет их в свои руки. Как то, что мне кажется собой, – это на самом деле конструкт элемента Икс в моей голове и меня самого. Как неизвестный читатель поймет то, что я чувствую в эту самую секунду?

– Пятница, – позвал его я. – Ты меня видишь?

«Ты меня видишь?» – прилежно записал Пятница в тетрадь.

Эпилог

I

Да, это просто байка.

Я, впервые за столько времени очутившись на британской земле, толкнул дверь, и меня встретил типичный для наших краев, такой родной гам и милые знакомые лица. Уэйкфилд с бокалом теплого «Гиннесса» заприметил меня из угла зала, замахал рукой и воскликнул:

– Выпьем за афганского героя!

Паб взорвался от ликующего рева завсегдатаев. Я кое-как протиснулся между столами, отвечая на рукопожатия со всех сторон и снося похлопывания по плечам. На все любопытные взгляды и руки, тянущие меня в разные стороны, чтобы я уделил внимание покинутым знакомцам, я отвечал только вежливыми поклонами. Наконец я добрался до прокуренного угла, попросил Уэйкфилда убавить пыл, и как раз тут передо мной поставили бокал.

Я огляделся, поднял пиво и ограничился кивком. Остальные гости пожали плечами и вернулись к своим разговорам, и только тут я наконец сдержанно чокнулся с приятелем.

– Нет в тебе компанейского духа, – проворчал тот. Впрочем, тут же сам меня оправдал: – Ну да ладно, ты, наверное, всякого повидал.

За то время, пока мы не виделись, он успел отпустить усы. Уэйкфилд внимательно изучил меня с головы до пят.

– Я слышал, тебя ранили.

– Ага, в правую ногу, – ответил я, хотя на самом деле сбился со счета, сколько тумаков на меня свалилось за время пути. Итог один: при перемене погоды шрамы у меня ныли страшно.

– Ну, что повидал? – спросил мой любопытный однокурсник, перегнувшись через стол.

– Всего понемногу, – коротко ответил я. Больше мне нечего сказать. Когда я готовил рапорт, то перечитал большинство тетрадей Пятницы, но мне не верилось, что в протоколе и правда описано наше путешествие. Время добросовестно переписывало мои воспоминания в более понятную и доступную форму, в связную историю.

– А, военная тайна? – понимающе кивнул Уэйкфилд и взмахнул пальцем. – А у нас тут в Лондоне такое было – тю, никакая война не сравнится! Настоящая феерия! Жалко, ты не застал.

– Ах да, чудовище Тауэра. Я читал в газетах.

Согласно документам, которые подготовил Уолсингем, я вернулся домой 26 ноября 1880 года. 31 октября я взошел на борт судна «Оронт» и благополучно добрался до Портсмута. По указаниям Аппарата я смешался с рядами возвращенных войск, прошел таможенный контроль и тем подтвердил свою фальшивую биографию.

Почти год меня под предлогом допроса держали в Бомбейском замке, поэтому я вполне походил на изнуренного ранами и болезнями солдата. Чтобы сделать подлог достовернее, Уолсингем даже отправил меня обратно в Бомбей и распорядился, чтобы я в определенные часы гулял по внутреннему двору. С Пятницей я снова увиделся только через три месяца своего заточения.

«Наслышан о твоих приключениях!» – радостно поприветствовал меня Литтон, когда мы с ним встретились вновь. Он с удовольствием выслушал мой рассказ. Постоянно делал какие-то жизнерадостные ремарки, но своего мнения не высказывал. Похоже, на эту область его немое противостояние с Уолсингемом не распространялось, а к тому же его предупредили, чтобы не превышал полномочий. Про То Самое и теорию бактерий он тоже отозвался лишь как о занятной сказке. Но несколько дней спустя принес книжку, которую, как он сказал, написал его отец. Роман назывался «Грядущая раса», и в нем рассказывалось про некий подземный народ, который разработал собственный язык. У них был камень, вриль, таящий в себе колоссальную энергию. Кажется, этим Литтон хотел намекнуть, что в исследованиях Того Самого не больше реальности, чем в безвредных вымыслах его покойного отца.

«Все, что мы можем постичь своим разумом, обретает форму истории. Не дай себя втянуть, – сказал Литтон. – Ты в итоге понял, кто твой враг?»

В ответ я указал на свою голову.

Уэйкфилд все не унимался.

– Если б не профессор Ван Хельсинг, бог знает, чем бы все кончилось! – Он вскочил на стул и принялся размахивать руками, как будто что-то ими кромсая. Я посмотрел на него с раздражением. – Клянусь, я сам стану охотником на монстров!

– А ты видел это чудовище?

– Нет, зато ходил смотреть на реставрацию, – с сожалением воскликнул Уэйкфилд, не прекращая, впрочем, своих безумных плясок. – Приятель, ты сам не свой! Раньше отпустил бы какой-нибудь едкий комментарий!

– Я всякого навидался, – отмахнулся я.

Чуть не свалившись со стула после особенно энергичного выпада, мой друг наконец-то унялся и сел.

– Ну, и что дальше будешь делать? Уже ищешь работу? А то я могу своих поспрашивать.

– Нет, спасибо. Может, открою свой кабинет.