Империя ненависти
Шрифт:
Я смотрю на его внушительное присутствие за письменным столом, одетый в темно-серый костюм и ухоженный вид адвоката.
— Простите?
— Вы свободны. Заберите свои вещи с собой, когда будете уходить. Если вы что-то оставите, я это выброшу.
Дэниел переключает свое внимание на ноутбук и полностью стирает меня из своего поля зрения.
Как будто я была незначительной.
Неважной.
Невидимой.
Если бы это было в прошлом, я бы поджала хвост и ушла. Я бы смирилась со своим статусом «невидимая»
Или наблюдала бы издалека.
Но не сейчас.
Не сейчас, когда от этого зависит будущее Джея.
— Почему вы меня увольняете? — спрашиваю я ясным, нейтральным голосом.
— Мне не нужна причина, чтобы определить, что вы не прошли испытательный срок.
Он сосредоточенно смотрит на монитор.
— Но я хочу знать.
— Я не объясняюсь ни с вами, ни с кем-либо еще, мисс Адлер. Не забудьте пройти в отдел кадров, чтобы вам заплатили за среднюю работу, которую вы выполняли последние три недели.
Меня охватывает жаркий огонь, и я не знаю, что это: его язвительные слова или тот факт, что он полностью игнорирует меня, когда говорит их, или, может, это выплеск всей сдерживаемой энергии, которая копилась во мне неделями.
Хлопнув ладонями по его столу, я наклоняюсь так, что мое лицо оказывается прямо над его дурацким экраном.
— Моя работа не средняя.
— Вы постоянно куда-то опаздываете. В моем кофе не всегда один грамм сахара — то есть, если вы принесли его вовремя. У вас привычка отнекиваться и предлагать свое ненужное мнение. Я назвал вашу работу средней в качестве прощального подарка. Если хотите знать правду, ваша работа за последние три недели была просто катастрофической. — он проверяет часы, затем переключает свое внимание на меня. — И вы опоздали на пять минут.
— Это потому, что у меня возникли неотложные дела. У Джея поднялась температура, и мне пришлось присматривать за ним всю ночь. У него не было бы температуры, если бы вы не заставляли меня работать до неразумных часов.
— Вам больше не придется, потому что вы уволены. И избавьте меня от подробностей о своей личной жизни.
В его тоне чувствуется укус, ледяная суровость, которая пробирает меня до костей.
Я хмурю брови.
— Это не…
— Вон. Мы закончили.
Мои губы дрожат, и мне требуется все, чтобы сдержать слезы разочарования.
— Ты никогда не собирался нанимать меня надолго, не так ли? Это была твоя игра, все это время ты хотел только поиграть со мной, а потом выпороть, будто меня никогда не существовало. Неважно, надрывала ли я задницу ради тебя, просыпалась ли на рассвете, чтобы приготовить твою чертову еду или вовремя принести твой драгоценный кофе. Неважно, терпела ли я твой садизм или твое резкое отношение. Если бы я жертвовала своим личным временем, чтобы удовлетворить твой требовательный график и каждую эгоистичную прихоть. Что бы я ни делала, ты бы нашёл причину уволить меня.
— Поздравляю, что ты наконец-то это поняла.
Мои планы рушатся на глазах, и все, что я могу сделать,
— Я ненавижу тебя, — бормочу я, прежде чем осознаю это.
— Твои чувства ко мне или их отсутствие ни черта для меня не значат, Николь.
Я знала это с давних пор, но мне все еще хотелось причинить ему боль. Я все еще хотела вонзить свои ногти так глубоко в него, чтобы он не мог дышать, не испытывая боли.
— Ты всегда был придурком, обернутым этикетку в хорошего парня, Дэниел. Ты мог очаровывать всех, но я видела в тебе уродство. Я видела парня, который был настолько отвратителен сам себе, что сделал своей миссией заставить всех полюбить его. Проблемы с отцом, не так ли? Я увидела тебя в тот день, когда нам было по двенадцать. Ты стал свидетелем того, как твой отец с женщиной, которая не была твоей матерью, вышел из ресторана, а потом тебя вырвало. Вот почему ты с тех пор ненавидишь песто и пармезан. Почему ты почти ничего не ешь, почему ты разборчивее королевских особ и такой же сноб. Твои детские мечты об отце были разрушены, и ты решил вырасти в его худшую версию. Ты вырос в картонную имитацию человека. Мне жаль тебя, мне действительно, определенно жаль… — ядовитые слова обрываются, когда он резко встает, сокращает расстояние между нами и хватает меня за руку, а затем швыряет об стену.
И это полноценный удар.
Из горла вырывается крик, когда я ударяюсь спиной о стену, а он стоит передо мной, как дикарь.
Он дышит так резко, что его рубашка чуть не рвется от резкого дыхания.
Всего сантиметр отделяет мою грудь от его тяжелой груди. Если я сделаю глубокий вдох, то смогу не только почувствовать его запах, но и стать с ним единым целым.
Каким бы заманчивым ни был этот вариант, выражение его лица таковым не является. Впервые с той «ночи» он не собран и не деловит в своей холодности.
Что-то растопило его лед. Гнев, возможно, или ярость — черная ярость.
— Как ты смеешь говорить, что жалеешь меня, когда это ты жалкая? Ты пришла умолять о работе в качестве моей помощницы. На работу, где я смогу съесть твою жизнь на завтрак, а остатки выбросить собакам. Ты больше не в своей неприкасаемой башне, Николь. Ты больше не принцесса и не чертова фальшивая богиня, так что не притворяйся, что корона сидит на твоей проклятой голове.
— Может, тебе стоит перестать притворяться, что мир вращается вокруг тебя.
— Я никогда не притворялся. Мой собственный мир действительно вращается вокруг меня, а ты в нем всего лишь помеха. Которую я раздавлю, прежде чем она станет проблемой.
Я пытаюсь притвориться, что его слова не только что разрезали меня, не скользнули в мою рану и не разрушили ее инфицированные швы. Я пытаюсь сделать вид, что на меня не влияют ни его слова, ни его обвинения, ни его… присутствие, которое охватывает меня тисками.
— Я не должна была давать тебе свои леденцы, — тихо, неубедительно шепчу я.