Империя предков
Шрифт:
Монгольская конница Байдара, отделившись от основных сил, носилась с одиозностью ли ора «Урагша!!!» устрашающего, рывок за рывком проносясь ураганным смерчем вдоль берегов Вислы, Одера, над расцветающими долинами, пробуждающимися от тихой зимы, над прекрасной землёй прекрасной Польши.
А тем временем основные силы монгольской конницы во главе с самим Бато, да с самим Субудэй-багатуром, перемахнув через Карпаты, уже рысили в сторону Больших и Малых равнин венгерской земли. От них также отделился в южном направлении тумены Хадана, рванувшие через Молдавию в земли Трансильвании и дальше до берегов моря Адриатики и дальше в земли некогда расцветшей античности Великой Греции – Эллады.
И поднималась земля Польши под знаменем отважного князя Генриха Благочестивого. И поспешили на помощь бесстрашные рыцари Тевтонского ордена, рыцари ордена тамплиеров – истинно аристократы благородного духа. Дабы сойтись на Добром поле у Легницы, поле битвы против врага, укрытого тайной, как летучих воинов дьявола.
Накануне Бандар в походной кибитке весь внимание выслушивал нескольких разведчиков-юртаджи, посреди которых и был он – самый молодой юртаджи именем Баир-Сур. В едином тоне подтвердили они силу, мощь невиданных воинов, закованных в железо; воинов, сокрушающих всё и вся в лобовой атаке, в которой меч уж куда мощнее, выгоднее сабли. Потому и стоило приготовить тактику…
Ох, была ли в этом возвышенная истина красоты мужественной, когда и встали в единый строй железные кони железных воинов устрашающих шлемов, образов ли воинственных демонов? О, рыцари! Но опоздали они, ибо весенний силезский ветер дул в лицо. Могло ли это иметь значение?
Тысяча Жаргалтэ, как и другие тысячи, застыла в ожидании. Но у него особенная тысяча, которая в отличие от других состоит сплошь из монголов, а не из воинов новых народов империи. У его тысячи особенная задача. Нет, не в резерве ныне его тысяча, она вступит в битву одной из первых. Как много раз ожидал он всегда с волнением сердца каждый бой, как и этот. Но думал сегодня и о другом, что довелось увидеть накануне, но точнее кого увидеть накануне. Рядом с самим Байдаром – сыном Чагатая, внуком Чингисхана посреди разведчиков-юртаджи увидел он издалека одного из них, молодого, но столь похожего на его друга Баяр-Туяа, того самого из берегов Уды земли Баргуджин-Тукум. Не сын, ли его? Но отвернул взгляд, устремив вперёд, туда, где ровный строй противника невиданных видов, что зашевелился.
Единым едва рысящим шагом подался вперёд единый строй коней, облачённых в железные доспехи, как и всадники, устрашающие железные шлемы, кое у кого и рога круговые, шлемы, придающие таинственность владельцев, бесстрашных воинов благородного духа. Ибо издали боевые кличи, и били барабанной дробью мечами по груди, что сплошь в железных доспехах. И разглядывала на всё такое воинственное действо молча монгольская конница, сколько противников повстречалось, сколько повержено.
Флажок в авангарде был поднят, застыл, взгляд флажкового на темника Байдара, что не спешил. Затем внук Чингисхана, сын его второго сына Чагадая от первой жены Борте, наречённой в жёны в десятилетнем возрасте, молча, в раздумье ли взмахнул правой рукой вниз, чтобы и взлететь, вознестись в мировую историю.
И резкий взмах флажка. И ринулась вскачь, никак не опрометчиво сначала сотня, за ней другая, затем и третья, сжимающие не саблю, не пику, сжимающие хворост, насквозь ли пропитанный смолой. Очертив дугу в сторону, поджались затем на разворот, но по линии прямой далеко ль перед воинами железных доспехов, за шлемами которых разглядеть ли любопытство, удивление, что всколыхнётся наряду с воинственно боевой яростью, предвестницей ожесточённой сечи. Затем и разбрасывался хворост по линии…
Когда ускакали прочь сотни, предвестницы неожиданной тактики, как последовали такому же маршруту следующие сотни, сжимающие не саблю, не пику, но горящие факелы, что бросали на смоляные хворосты, что обдавались ярким пламенем. Когда ускакали прочь и эти сотни, на тот же маршрут выдвигались вскачь совсем другие сотни, сжимающие не саблю, не пику, но странные бурдюки, что бросали на хворосты объятые пламенем. И ускакивали прочь, тогда как бурдюки, поначалу разгораясь, начинали затем чадить, не чёрным, синим дымом. Но мог ли знать противник железных доспехов, что предавался огню аргал – сухой навоз, собранный по ежедневным следам проходящих стад мирных поселян и близ города Легницы, как и по другим полям силезского княжества.
Юртаджи располагались на невысоком холме неподалёку от ставки Байдара. Отсюда открывался подробный вид зачинающейся битвы, когда противник железных доспехов слегка растерян. Но самое худшее впереди, оно надвигалось…
Всматриваются, наблюдают воины тысячи за началом расписанной битвы в Добром поле. Все воины тысячи следят в ожидании нетерпения, обузданного дисциплиной, за всей рассыпной игрой в силезской долине, что вознесёт смерть и смерть. И вот под напряжёнными взорами тысячи пар глаз поднимает правую руку Жаргалтэ, тогда как рядом изготовился воин с флажком для сигнала, тогда как тысяча в ожидании напряжённом, ибо взоры и прицелены на правую руку командира тысячи, когда в воздухе и застыла правая рука. Не долго ждать. И вот взмах, резкий взмах вниз правой руки Жаргалтэ, за которым следует внезапный гром ярости раздирающего клича «Урагшаа!!!»
То есть полёт неистовости в самом ярком выражении аллюра, когда тысяча подобно заострённому ножу, рассекающему масло, врезается в горячий воздух битвы сквозь синюю завесу дыма.
И выворачивается левый бок воина тысячи в боковой изготовке в унисон данной искромётности копыт вровень сочетания приземления и прыжка. Тетива натянута у челюсти в момент аллюра, в момент карьера, Затаённое дыхание. Поймана своя устойчивость, пойман свой миг. Воин – лук – монгольский конь – единая суть единого момента! Прицельный глаз и цель – одна суть. Взошедшее искусство, идущее от сердца, как иная музыка, когда сердце и разум, стрелок и выстрел как трепетная реальность согласованного единства. Потому вершина мастерства – воин мыслит и не мыслит. Он как падающий дождь, как ветер в степи, как тихое течение Селенги, Онона, Керулена. Движение пальца. И спуск тетивы. Пение стрелы, как шелестящий свист. Харбан на полном скаку! Вот она – кровь охотника и воина со времён, когда и был с тележную ось.
О, монгольский лук!
Стрела воина очерчивает линию, концом которой оказывается прорезь в шлеме, как и прорезь в наморднике коня, облачённого в доспехи. Цели справа, слева, в раз и со всеми. И началось…
В раз нарушен первый ряд единого ль строя гордых рыцарей, воинов чести, аристократов благородного духа. И если стерпит рыцарь доблести и отваги, то коню, бедному животному во всех войнах человеческих далеко не до кодекса рыцарской чести, потому как от боли и унестись прочь, скинув ли всадника, облачённого в доспехи из железных пластин. Потому и посеяна растерянность.
«Gotmituns! Бог с нами!» – фатально обречённо ли, крик ором отчаянной ли души вскинул вверх вперёд руку Конрад Бесстрашный, что венчал прямой меч, клинком отразив блики солнечных лучей.
Нет, не блики славы смогли взыграться в бесстрашной душе отважного рыцаря, какое там, другое, другое рвануло душу, выразив другую истину, в которой отразилось самое лучшее наряду с воспитанным благородством. Какое там, уж к чёрту надежды, притязательность и лучей славы, и триумфальное возвращение под аркой победы, подобно Юлию Цезарю из похода в Галлию, и этот титул Великого магистра могущественного ордена Тевтонского. Баварские леса, стремнины альпийских рек, поля луговые, поля пшеничные, пестрота цветов полевых, травы, травы германской земли. И матери взгляд, и отца, и потому с гимном во славу смерти за это, что и предстанетв миг последний ли, ибо видит всадника от воинства дьявола, что вскинул лук наизготовку, и ещё миг, и боль, резкая боль через одно незащищённое место, что есть глазница. И кровь по материи изнутри шлёма, и прижался к гриве коня, дабы пасть на весенние травы Вальштатта, Доброго поля, вознесённым в небеса.
Жаргалтэ скакал, молча, впереди тысячи, сзади неслось могучим ором громогласности «Урагшаа!!!», также, молча, Жаргалтэ вывернулся левым боком вперёд в боковой изготовке под скачи коня с натяжением монгольского лука, тетива под самой челюстью, чтобы поймать момент краткого полёта монгольского коня в момент галопа, в момент карьера. Впереди цель – рыцарь, что издаёт голосом громовым слова на языке, что он никогда не узнает, не поймёт, не услышит более, ибо будет дан другой приказ. Затаил дыхание, прицельным глазом, пальцами на тетиве и этой целью, что и есть этот рыцарь, слиться в одну единую суть отверженного времени. И спустил тетиву, и полёт стремительности стрелы до расщелины глазницы, что быстрым мигом позднее и пронзилось в незащищённое место в шлёме. А далее и коня на разворот, как учили такой маневренности там, у родных берегов Онона, Керулена, Селенги…