Империя предков
Шрифт:
Вот уже более ста лет, как они, чжурчжени, сами за этой стеной отгородились от всяких вольных всадников, что появляются раз за разом от просторов северо-западных степей. Но ведь не мог предположить император династии Цзинь, что там, в тех степях, на которые он мог по старинке вскинуть уж весьма высокомерный взгляд, давно не те времена. Откуда мог знать он, что тамошние племена давно варятся, переварятся уж в сверх кипящем котле духовно волевых устремлений, среди которых давно и как всегда выделилась агрессивность человеческой натуры. Уж в пору, сравнивать с инстинктами бесподобных хищников. И что давно стремится молодёжь в «парни длинной воли», что означает, прежде всего, свободу волевым устремлениям да энергии кипучей. Вот таковы дела.
– Что дикие степи? – отвечал этот Чен-сян с весьма серьёзно озабоченным видом. – А то, что там скоро произойдёт интересное событие…
– Что за событие? – император и не старался скрыть нетерпение.
– Знать от многих племён, и лучшие воины от многих племён собираются на большое собрание – Курултай.
– И что за Курултай?
– По нашим сведениям там назначается единый хан для всех племён северо-западных степей.
– Как зовут его?
– Темучин.
– Темучин? Что-то припоминаю такое имя, но точно сказать не могу.
– Надо вспомнить те события северо-западных степей, когда он, вот этот тогда Темучин в союзе со старым вождём кэрэитов Тогрилом и в союзе с войсками Вашего императорского величества разбил сильное племя татар.
– Припоминаю те события. И что?
– Тогда от вашего имени и позволения я присвоил старому вождю кэрэитов Тогрилу звание «ван» – князь Поднебесной. А этому Темучину тогда ещё мужчине в самом расцвете сил, этому высокому статному богатырю степей от своего имени, от власти, назначенной мне самим императором Поднебесной, присвоил я звание «чжаохури» – «полномочный степной комиссар пограничных дел». Сам принц Вень-ян присутствовал на церемонии… (При упоминании этого имени невольно поморщился император). Он может подтвердить, как было.
– Припоминаю того развалину Тогрила, но Темучин… Не видел его никогда. И что из того, что он становится ханом всех дикарей. Да будь хоть трижды ханом, он, прежде всего, слуга Поднебесной империи.
– Конечно, это так, но…
– Что но? – императора начинала раздражать вот такая недосказанность, кажется, уже вошедшая в привычку министра пограничных дел.
– Когда присвоил старику Тогрилу от вашего имени звание ван-хана, то он радовался как младенец, которому подали яркую игрушку. Этот же Темучин выказал радость, но за этой радостью было укрыто что-то такое… Мне ли, старому чиновнику Поднебесной не разбираться в душах людей. Но вот душу этого человека я так и не распознал. Вот потому эта тайна и опасна для меня. Да ладно бы для меня, но для империи…
– От его тайны у тебя такое беспокойство? – кажется, императора ничуть не затронули все эти обстоятельства, душа которого так и стремилась окунуться вновь во все объятия чарующей музыки мандолин, да узреть полной негой плавно изгибающий стан, как одну из вершин бытия.
– Его серые глаза будто гипнотизировали тогда, навевая хищным огнём. Невольно подумал я тогда, что будь он не человеком, а зверем, то быть ему предводителем всех львов и тигров вместе взятых. В один миг, но подумал так. Хотя, он был тогда весь в ореоле почтения ко мне, как к министру пограничных дел великой империи. И понимал я, что это всего лишь виртуозная игра весьма искусного актёра. И говорил он тогда как истинный мудрец, будто сам даосский монах, тогда как старый Тогрил будто обезумел от неожиданного подарка на склоне лет, – говорил теперь министр как-то даже крадучись тихо, не обратив ни разу никакого внимания на всё вот это великолепие императорского дворца.
«Ух, как кошки извиваются…» – только и мог такими зловещими мыслями окинуть он всю вот эту, как казалось ему, беззаботно весёлую обстановку вместе со всей этой музыкой, тогда как глаза его старались выказывать одну лишь тревогу да озабоченность государственными делами, что и было ближе к истине и искренности одновременно. Этот приближающийся Курултай и представлялся ему вот таким предзнаменованием потенциально опасной ситуации для империи. Какое там спокойствие души.
– Хм, говоришь, как искусный актёр, – усмехнулся высокой мерой самодовольный император. – В твоих словах я понимаю, что сейчас же пора уделить самое пристальное внимание далёким степям северо-запада. Уйми свою дрожь. Что эта горсть песка, как этот Темучин со сворой диких племён, этот всего лишь чжаохури перед самим океаном. И это говорю я – император Поднебесной. Пусть правит своими кошемными кибитками да юртами, да исправно платит дань, а я уж через три года, как и положено, направлю войска, чтобы снова приуменьшить их численность, дабы не размножались слишком, да и перессорю эти жалкие племена, удумавших на единство. Для этих степных дикарей я – Алтан-хан, золотой хан. Какого ещё им хана надо? – злым блеском возгорелись глаза императора на вершине высокомерия. – Никогда не суждено взлететь этим степным червям, рождённым ползать, – и неожиданно самодовольный смех вот так разом мгновенных преображений разразился при этом от императора всесильной империи, от этих завышено умных мыслей по рассуждению его. – Ступай, – затем послал его как можно подальше сквозь этот постигший довольный смех, так и, махнув вслед рукой, заплывшей от неги вслед за мозгами, такого же устройства, что и есть не больше и не меньше.
В подавленном настроении выходил Чен-сян из великолепного императорского дворца. На миг в глазах его показались обречёнными все эти люди под сенью благостной беззаботности, попадавшиеся ему по пути. Но отчего бы это? Он никогда не был предсказателем, всегда в делах, всегда в движении. «Какой же болван, пустоголовый болван, утонувший в луже хвастовства да высокомерия! Лучше бы этот степной чжаохури был императором Поднебесной…» – в пылу горячности взбудораженной души и промелькнут вот такие мысли. Знать бы, что недалеки они от тех самых предсказаний, от которых и отрекался. Вот так да! И не такие мысли взметнутся. Ох, и содрогнёшься.
Истина не дремала, окинув лукаво любопытным взором.
На следующий день над всем Яньцзинем нависла огромная чёрная туча и нежданно повалил снежок, что таял сразу же, создавая мокрое земляное месиво на узеньких улочках многолюдного города. Крытый экипаж с занавешенными окошками, вместо колёс которому служили четверо довольно выносливых носильщиков, что говорило о некоем проявлении роскоши, ибо в большинстве своём имелись в наличии экипажа два носильщика, крепко держащих четыре выступающие ручки, был не столь приметен на оживлённой улице. Сколько таких? Свернув от основной улицы, ведущей своё начало от рыночной башни в переулок, носильщики свернули уже в другой переулок, а затем и пошли всякие разные переходы, до того узкие, что приходилось протискиваться сквозь некоторые из них. Проводник по этим лабиринтам, где и чёрт ногу сломит, продолжал свой неторопливый бег. Но ведь и носильщики, такие рикши, не отставали от него. Но вот, наконец, добежали. Видать, она и была та самая старая пагода с внутренним квадратным двориком, что всегда имел опрятный вид.
Во внешних стенах не было окон. «Это и к лучшему. Зачем лишние глаза». – подумал он, который ни за что не хотел бы лишнего свидетельства своего присутствия в таких местах, далеко не подобающих его рангу. Кажется, это подворье – типичный сыхэюань с одним выходом вполне надёжно в самом смысле истинного инкогнито. Заштатная рядовая пагода, крыша которой покрыта, весьма, серой черепицей, и есть олицетворение этого смысла.
Расплатившись с проводником, он отпустил его, надеясь, что носильщики запомнили дорогу и выведут как-нибудь его обратно из этого лабиринта всяких переулков, закоулков Яньцзиня. Во дворе его встречал мужчина примерно средних лет немного убогий на вид, но весьма услужливый, если судить по повадкам его.
– Надеюсь, доложили ему о моём визите? – спросил он тихо, оглядываясь немного, будто у стен имелись глаза и уши.
– Он знает, – коротко ответил встречающий, жестом предлагая войти внутрь.
Пройдя в комнаты с, весьма, скромной обстановкой он присел на низкий стульчик, предложенный ему. Оставалось ждать.
«Он слепой, но истинный провидец», – говорили ему про него.
Наконец, в комнату вошли трое. Двое из них за руки подводили того, к кому он и нанёс столь тайный визит. Усадив его напротив, те двое не поспешили удалиться, так и оставаясь за его спиной. Ну, что ж, их присутствие не так уж и раздражает его. Всех их сейчас объединяет таинственная аура над встречей, которую же он сам и облёк в тайну от всех, но прежде от тех, кто причастен к власти потому, как и он из власти, ибо высшей миссией визита и является радение за благополучие государства, которому он служит бескорыстно и верно.