Империя предков
Шрифт:
– Покажи, раз такой, а то сомневаюсь я, – ответил всё так же знатный родственник Борте.
– Я в расположение Мухали. Не туда ли вы?
– Нет, – ответили разом и Жаргалтэ, и Баяр-Туяа.
По дороге пришлось разговориться, ибо этот парень пребывал в таком же бодром расположении и был столь же словоохотлив, как и этот парень, ставший воином Джебе. Звали этого парня Элбэг. То-то вот такое изобилие радости. Но когда ещё дальше разговорились, то и вовсе повеселел Жаргалтэ. Оказывается, этот парень тоже из знати, из племени олхонут. Но радость вселила не это, другое. Он, также из знати, тоже назначен командиром десятки. Но ничего. Сам Чингисхан начинал с того, что в его войске и был один воин, его первый нукер именем Боорчу. По дороге узнали также, что у этого парня именем Элбэг совсем уж исключительная память. Что увидел, то и запомнил.
Так эти трое юношей и поскакали навстречу новой жизни.
Спустя день для Баяр-Туяа началась совсем новая жизнь, которую он никогда не мог бы представить в родной долине у берегов Уда земли Баргуджин-Тукум.
Десятка к десятке и так все десять десяток, составляющие сотню, выстроились перед человеком до того жилистым, что и никакие доспехи, казалось не укроют вот эти жилы, неукротимые жилы, что они отразились и в характере его, и в мыслях его. Ростом превыше среднего, и никак не тучен, ибо тучность тоже накладывает отпечаток на характер эдаким спокойствием, этот человек, больше склонный даже к сухопарости, обладал огромной силой, что и не требовался никакой намётанный глаз. Легко было сравнить его с костром на ветру, с таким огнём, что понесёт в степь лишь один пожар ветровой. То был обладателем таких достоинств, нежели недостатков, отважный сотник Исунке-багатур, близкий родственник самого Чингисхана.
Говорили, что стрелы, пущенные его руками, разят цель через все триста алда и больше, где один алда составляет размах рук взрослого человека. Но, ведь, и размах взрослого человека бывает разным. Но говорили, что если определять дальность полётов, пущенных вот этим командиром сотни, то надо определять её при помощи алда верзилы. Да кто бы знал из них всех, но пока никто не знает, что лет через двадцать, по возвращении из победоносного западного похода на империю Хорезма, Чингисхан у берегов Онона, не так уж далеко от того места, где и проходил Великий Курултай, устроит игры. Вот тогда-то полёт стрелы Исунке и пролетит сквозь эпохи этим расстоянием в триста тридцать пять алда, что отразится в табличке, найденной недалеко от Нерчинска, что и поныне хранится в Эрмитаже. И все тогда могли подумать, ибо мысли такие вполне были достойны такого зарождения, что этот сотник неукротимой энергии, и тем более родственник хана ханов, вполне мог бы командовать туменом, самое меньшее, тысячей, а ему доверили всего лишь сотню.
Так мог подумать разве что простой воин, да командиры десяток и сотен, а может и тысячи. Но вот то, что знали там, наверху, куда и совершили взлёт командиры туменов, знали причину этого невысокого полёта пускателя самых дальних стрел, по разумению уж слишком любознательных голов, не дано было знать простому воину, исполнителю приказов. А она, причина эта, состояла в том, что когда-то сам Чингисхан сказал: «Равного не найти моему родственнику в воинских делах. Однако, так как он не знает усталости и тягости похода, не чувствует ни жажды, ни голода, он и других людей из нукеров и воинов, которые будут вместе с ним, всех считает подобными себе в перенесении трудностей, а они не представляют силы и твёрдости перенесений. По этой причине не подобает ему начальствовать над войском. Подобает начальствовать тому, кто сам чувствует жажду и голод, и соразмеряет с этим положением положение других и идёт в дороге с расчётом и не допустит, чтобы войско испытывало голод и жажду и четвероногие кони отощали. – На этом смысл указывает путь и работа по слабейшему из вас».
Через шесть с половиной столетий русский путешественник, историк, востоковед, монголист, тайный советник, орденоносец, заслуженный профессор Петербургского университета Березин Илья Николаевич сделает перевод этого изречения Чингисхана. И потому не удивительно восхищение калмыцкого общественного деятеля, доктора Эренжен Хара-Давана в своей книге «Чингис-хан. Как полководец и его наследие» взглядом из стороны монгольского мира вот такой постановке дела: «Положительно изумляешься, как в ту младенческую, с нашей точки зрения, эпоху, когда в воине, независимо от его ранга, ценились почти исключительно индивидуальные боевые качества – храбрость, удаль, отвага, выносливость, физическая сила – качества, которыми, помимо прав по рождению, обыкновенно вполне определялась годность того или другого воина на роль вождя (например, в среде европейского феодального рыцарства) – как в ту эпоху могла быть высказана мысль, положенная в основание следующего изречения Чингис-хана…» В современной армии это сравнимо с зачётом подразделения по последнему солдату.
Вот к такому командиру сотни и попал совсем зелёным юнцом Баяр-Туяа, этот парень с севера, с долин земли Баргуджин-Тукум к востоку от берегов Байкала, с берегов Уды – реки племени хори, чтобы на собственной шкуре испытать все «прелести» военной службы под командованием Исунке-багатура. Что он, когда все степи подпали под мобилизацию в новую регулярную армию Чингисхана. Но, держись сотня!
А сотня стояла к сотне, и так по десять сотен, составляющие тысячу. В свою очередь тысяча стояла к тысяче, составляя тумен. До каждого воина доходило то, что сулит предстоящее. Перед новым, недавно образованным туменом представал и новый командир. Ходила молва (но то была истина), что этот новый командир нового тумена когда-то попал стрелой и ранил самого хана ханов. Но после пришёл и сам признался в этом, обрекая себя на неминуемую казнь по разумению многих. Но каково было изумление, когда узнавали, что хан ханов не только не казнил этого меткого стрелка, но и взял на службу. Ладно бы на службу рядовым воином. Но ведь и повыше. И вот он предстаёт перед ними командиром тумена. Были тайчиуты среди десяти тысяч, которые ещё юнцами воевали у Таргутай-Кирилтуха против собирателя степи. И радость приободрила их, узнавших о таком решении хана ханов. Уж не им ли знать достоинства нового командира, что некогда и воевал бок о бок с ними против того, кто и назначил его вот этим новым командиром нового тумена.
Взвился гибко статно всадник над неказистым конём степи, что превзойдёт выносливостью всех остальных собратьев на долгом длинном пути от Великой стены до побережья Адриатического моря. Но не пронёсся вскачь, а тихо, и не тихой иноходью, совсем уж пеше, проходился он, несущий командира, чья доблесть и слава переживут века. И вот уж кто бы мог помериться с самим Исунке-багатуром в выносливости да напористости неугомонного тела, равно как и характера. Но было одно отличие, что и сыграло решающую роль. Взвился гибко статно и разум его, подобный и сути, и телу одновременно, что редко сравнимо, но если так, то доблесть и достоинство от этого намного выше. И этим всадником представал перед туменом Джэбе – наконечник копья хана ханов. Это потом к напористой энергии Джэбе Чингисхан добавит рассудительность Субудэй-багатура, что и выразится в непревзойдённо гениальной связке, что и войдут ведомые им два тумена далеко-далеко на западе вместе с одарёнными полководцами в мировую историю. Неисчерпаемая глубина исследований для историков и аналитиков в области военного искусства. Но это будет потом, а сейчас он на смотре своего тумена, тогда, как и сам, предстаёт перед ним. Но был и ещё один восхищённый взгляд, и он относился не к тайчиуту, а к тому пареньку, которого он и вызволил из плена последних парней длинной воли, последних, кто и шатался вольно по степи. Среди тысяч он увидел его, заметил, но не кивнул.
Джэбе остановил коня перед строем тумена. Ему есть, что сказать десяти тысячам воинам. То будут слова Чингисхана, сказанные накануне на очередном курултае. И он скажет, доведёт до сердца каждого:
– Великий хан сказал, что дети его, внуки его, как и сыновья командиров туменов, сыновья нойонов, как и приёмный брат Шихи-Хуттугу из племени татар, учатся уйгурской грамоте. Говоря так, сказал Чингисхан, что и все монголы будут учиться грамоте. Но другой грамоте. И вместе с вами будут учиться грамоте и монгольские кони – лучшие друзья монгольского воина. Они будут учиться расписывать самые сложные иероглифы на бумагах степей, гор, излучин рек, цветистых долин. Но для начала они научатся сложной росписи у берегов Онона и Керулена, Селенги и Хубсугула. Вы будете изо дня в день делать одно и то же. Вы будете днём скакать на полном скаку и рассеиваться в ту пору, на которую укажет флаг командира. Вы будете скакать на полном скаку и ночью, и рассеиваться в ту пору, на которую укажет горящая стрела, факел или же ночной фонарь командира. Десять коней, сто коней, тысяча коней, тумен коней будут скакать на полном скаку и в едином порыве должны будут повернуть в раз на обратную сторону, как будто это и есть один воин, воплощённый в тысячи душ. Лёгкая конница будет учиться своим манёврам, тогда как у тяжёлой кавалерии свои манёвры. Каждодневные манёвры, каждодневные ходы и переходы наложат в ваших головах такие иероглифы, что когда и будет нужно сделать неожиданно непредсказуемый ход, то голова ваша сможет быстро перестроить ваши мысли на этот неожиданно непредсказуемый ход, нежели чем тот, кто никогда и не вдавался в сложные сплетения разных комбинаций. И потому будете тысяча как один, и один как тысяча.
Говорил Джэбе вдохновенно, но с расстановкой, только и успевай говорить за ним, передавать по длинному строю тумена до ушей каждого воина. Психическая реальность единого экстаза молчания была таковой, что слово темника ложилось ровно, но глубоко до каждого разума, до каждого сердца, что и готовы они на этот порыв большого, очень большого труда, что и выльется когда-нибудь на воинственные просторы…
Остальной Мир пока не знает.
Лишь через века, когда улягутся ветры бушующей эпохи и придёт время её анализа, так и напишет о монголах французский военачальник Рэнк: «Если они всегда оказывались непобедимы, то этим были обязаны смелости стратегических замыслов и отчётливости тактических действий. В лице Чингисхана и его полководцев военное искусство достигло одной из своих высочайших вершин». Но пока остальной Мир не знает, не подозревает.
Накануне Баяр-Туяа подвели ещё двух коней, тогда как его лошади, но по истине лошади хозяина, за которыми он и помчался на поиски в саму степь, уже распределены были по степи, а точнее у Джэбе. Удивился немного, но спросил:
– А зачем они мне? У меня и мой вороной Халзан дороже всех. Не надо мне их.
– О-о, какой же гордый этот парень с севера, – усмехнулся не зло воин, решительно приставляя коней к нему, – у всех три лошади, и у тебя будут три. Так положено.
– Поди же, от страха сбежит этот парень с севера в первом же бою, и тогда казнят всю десятку. – усмехнулся, но уже зло другой воин, которого звали Ото Радна, высокий Радна, из племени тайчиутов.