Империя предков
Шрифт:
Жаргалтэ, да и нукеры его, чуть притормозили ход скакунов, дабы любопытным слухом уловить слова прославленного воина.
– Как зовут тебя, парень? – спрашивал Джэбе.
– Баяр-Туяа.
– Тебя ждут дома?
– Не могу сказать точно.
– Ты предупредил меня об опасности, не боясь за свою жизнь. Я всегда помню добро, как и мой хан Темучин. Будешь воином моего тумена?
– Я почту за честь послужить моему освободителю! – в голосе юноши с севера так и прозвучали заливисто и радостно нотки некогда бравых парней «длинной воли».
Не зная почему, но обрадовался Жаргалтэ за этого парня. И нукеры тоже.
Перед сумерками показалась с округлого холма синева изгибающей ленты, что и может представлять собой река в степи. Это и есть Онон.
3
«Средневековые хроники склоняются к вере в сатанинскую силу, вселившуюся в монголов и нашедшую выход в Европе», – американский сценарист, писатель, историк Гарольд Лэмб. «Чингис-хан. Император всего человечества». Лондон. 1928 г.
«Впечатление, произведённое на Европу «татарами», как называли монголов её народы, было ужасно. Нашествие их было относимо к величайшим бедствиям, когда-либо постигавшим человеческий род. У MatieuParis есть трогательный рассказ о том, с какой чисто христианской покорностью некоторые из западных владык готовы были принять это наказание свыше. …В Париже, как и по всем городам Европы, служили молебны об отвращении страшной опасности. В 1245 г. папа Иннокентий IV собрал совещание в Лионе, где было решено послать монгольскому императору посольство во главе с 65-летним монахом Плано Карпини…» – калмыцкий общественный деятель, доктор Эренжен Хара-Даван.Годы жизни 1883 – 17 ноября 1941 по календарю григорианскому. «Чингис-хан. Как полководец и его наследие». Белград. 1926 г.
«Когда сей ужасный поток гнева Господня господствовал над нами, – королева Бланш (мать короля Франции) вскричала, слушая эти новости: «Король Людовик, сын мой, где вы?» Он подойдя, спросил: «Мать моя, что вам угодно?» Тогда она, испуская глубокие вздохи и разражаясь потоками слёз, сказала ему в рассуждении опасности сей как женщина, но с решительностью незаурядной дамы: «Что же делать, сын мой, при сем ужасном обстоятельстве, невыносимый шум от которого доносится до нас? Мы все, как и святая блаженная церковь, осуждены на общую погибель от сих татар!» На эти слова король ответил печально, но не без божественного вдохновения: «Небесное утешение поддерживает нас! Ибо, если эти татары, как они себя именуют, дойдут до нас, или мы пойдём за ними в те места, где они живут, то всё равно пойдём на небеса». Таким образом, он сказал: «Побьём ли мы их или сами будем побиты ими, мы всё равно пойдём к Богу, как верующие ли, как мученики». И замечательное слово это ободрило и воодушевило не только дворян Франции, но и простых горожан всех городов», – русский путешественник, специалист по географической истории Грум-Гржимайло Григорий Ефимович. (17 февраля 1860, Санкт-Петербург – 3 марта 1936. Ленинград. Похоронен на Литераторских мостках Волковского кладбища). «Западная Монголия и Урянхайский край». Ленинград. 1927 г.
«Не имея ни малейшего представления о том, где должны лежать пределы их господства, монголы не сомневались в том, что весь мир, в конце концов, признает их власть», – британский историк Джон Мэн «Секреты лидерства Чингисхана».
***
Он не застал Шестого Великого магистра Герхарда фон Мальберга, отбывшего в замок Монфор в Верхней Галилее – резиденции великих магистров Тевтонского ордена в палестинском направлении, что к северу от земли Израиля возвысился мощью крепостных стен. Ему доложили, что взял он с собой кое-какие архивы, но и без сокровищ ордена не обошлось. Ох, долог путь до Галилеи, до Ливана, до долины Иорданской.
В небольшом городке Вольфрамс-Эшенбах отвели Генриха Благочестивого в этакое неказистое трёхэтажное здание Германского Тевтонского ордена, уж далеко не величественный замок Монфор, да и замок Мариенбург, как и замок Кёнигсберг, что возведены будут орденом за неведомым изгибом будущего, что так упрятан от разума пытливого. Ох, как величественны будут эти первые замки стилем готики!Но какие могут быть думы о будущем, когда отныне в эти дни вступили ох мрачно тяжёлые времена, вот-вот промчится, уже мчится смерчем по Европе неведомое воинство, неся с собой кончину света, не это ли воинство направил сам Антихрист, возвестив о своём кровавом пришествии, напуская мрак идущего конца света.
За переговорным столом его встречали двое из благородных происхождений, обладатели многих доблестных качеств – то были барон Карл-Хайнц Прозорливый и рыцарь Конрад Доблестный. И если рыцарь более был отмечен печатью некоего угрюмого молчания, то барон, напротив, оказался говорлив, словоохотлив. Конечно же, принимающая сторона была хорошо осведомлена, кто прибыл, кто перед ним восседает за весьма массивным дубовым столом. А как же, мать польского князя сама из этих благоприятных долин земли Баварии – славная дочь Андекской династии, что являлась родственницей многим правящим семьям в Европе: в Чехии, в Моравии, в Богемии и особенно во Франции, что делало её сына – князя Генриха Благочестивого в глазах остальных такой же весьма влиятельной фигурой. Да и отец его именем Генрих Первый Бородатый – князь великопольский также пользовался в Европе славной репутацией.
– Знаком искренности уважения просим Вас, князь всегда высокой благой чести, отведать, разделить с нами скромную трапезу, – говорил учтиво словоохотливый барон, тогда как угрюмый ли рыцарь продолжал хранить молчание, что, однако, украшало его как, именно, германского воина высокой доблести, как знавал про это польский князь.
Тем временем на широкий дубовый стол обслуга подавала хлеб из пшеницы, нежное телячье мясо, на огне вертелом закопчённого поросёнка, да и мясо птицы, всё приправленное специями из восточных стран, в жарком виде. Да, такая обильная еда поднеслась, весьма кстати, после такого спешного перехода из Силезии в баварские земли ради одной цели, каковой явилась просьба за подмогой. И вино подалось в больших кубках, что глотнув, польский князь тут же оценил высоко: «О, славно благородное вино из Бургундии…»
За столом, в котором во время, однако, обильной трапезы, едва ль разбавленной редким разговором, не преминул спросить более говорливый, несмотря на это обозначенный эдакой мудрой прозорливостью об истинной цели такого уж редкого визита, вопросом, в котором более проявилось нетерпеливое любопытство, нежели скромность означенного этикета. Польский князь, не откладывая в долгий ящик, отвечал, призвав не красноречие, скорей, пылкость сердца сложившимся трагическим обстоятельством, что касательно не только земли польской, силезской, но и всей Европы:
– Никогда наш благородный мир не видывал такой войны, опустошительной войны, будто пришествие конца света, более не скажешь о том, что сотворилось в восточных границах.
– И как понимаю, тебе нужна подмога, – вставил слово дотоле молчавший рыцарь Конрад Бесстрашный.
– Да, мне нужна помощь всей Европы, если так могу выразиться, ибо перед всеми нами общий враг, неведомый враг.
– Так уж неведом, хотя, Вы – князь высокой благой чести, отчасти правы, что можем сказать об этом враге, но заговорили будто, мол, они и есть воинство Антихриста, сошедшего с небес для ниспослания всем нам конца света, – опять говорил барон, слова его будто покрыты вуалью тревожности.
– Я спешно направлялся к вам в земли баварские, но в один миг показалось мне, что висит на моём плече чей-то остро внимающий взгляд, что словно ужалил меня, будто чья-то пара зорких глаз проследила весь путь…
– Свита прочувствовала это? – барон также оставался тем же тревожным, ибо прослышан был о некоем качестве этого польского князя этаким оракулом улавливать, предчувствовать некую неведомость, даже возможно, исходящую из будущего, говорили, что у него для этого на его теле даже какая-то печать свыше.