Империя сердца
Шрифт:
— Вам не нравится шербет, мисс Ларкин? — спросил внезапно проснувшийся епископ. — В таком случае советую вам не пренебрегать малиной.
— Нет-нет, спасибо, — поспешно ответила Люси. — Шербет великолепен.
Но епископ уже уставился на нее своим зорким взглядом.
— Не нужно так расстраиваться, мисс Ларкин. Не все в нашем правительстве считают, что божественная миссия британцев — распространять плоды цивилизации и христианскую религию в отдаленных уголках планеты.
Люси удивленно захлопала глазами:
— Так вы не спали?
Это вырвалось
— Простите, милорд. Два года в Афганистане отучили меня от хороших манер.
— Зато, я вижу, не нанесли ущерба вашему здравому смыслу. Но учтите, милая, в нашем министерстве иностранных дел кретинов на службе не держат. Слава Богу, у нас хватает людей разумных и сообразительных.
— Но ведь лорд Эдуард — законченный ду… То есть, я хочу сказать…
Глаза епископа весело блеснули:
— Вы в этом уверены, дорогая? Присмотритесь получше, а уже потом выносите окончательное суждение.
После этих слов Люси вновь стала приглядываться к барону с интересом. Увы, очень скоро пришлось сделать вывод, что епископ ошибся. Возможно, министерство иностранных дел и не доверяет важных миссий идиотам, но лорд Эдуард де Бомон — явное исключение из этого золотого правила. Вероятно, он исполнен самых благих намерений, но, ей-богу, свет еще не видывал такого дурака — вот к какому выводу пришла Люси.
В конце ужина Пенелопа, отчаянно скучавшая и зевавшая, пока ее воздыхатель обсуждал проблемы британского империализма, ожила и заулыбалась, ибо лорд Эдуард после пятнадцатиминутной глубокомысленной лекции об азиатских делах с завидной легкостью перешел к обсуждению наряда своей юной соседки.
«Из них получатся идеальные супруги, — подумала Люси. — Оба хороши собой, и на двоих ни одной извилины. Можно себе представить, какие у них будут дети!»
Почему-то мысль о будущем потомстве Пенелопы и лорда Эдуарда повергла Люси в уныние. Возможно, это объяснялось тем, что Люси не видела ни малейших проявлений истинного чувства в отношениях между будущими женихом и невестой. Она взяла себя в руки. Какое ей дело, любят друг друга Пенелопа и барон или нет. Разве Люси сама не говорила, что залог супружеского счастья — не преходящее чувство, а общность интересов и взаимное уважение? Кажется, именно так она и сказала Рашиду во время одного из ожесточенных споров.
Поневоле рука Люси коснулась золотого верблюдика. Металл нагрелся от прикосновения к коже, и верблюд казался живым. Люси искоса взглянула на лорда Эдуарда. Его голова была повернута в профиль, он увлеченно болтал с Пенелопой, но у Люси возникло странное ощущение, что барон не выпускает ее из поля зрения. Щеки девушки вспыхнули (возможно, виной тому было шампанское), а лорд Эдуард наклонился к Пенелопе и зашептал ей что-то на ухо.
Все, больше никакого шампанского на сегодня, решила Люси. С непривычки вино подействовало слишком сильно, и почему-то ужасно хотелось расплакаться.
Вечер был обречен на успех еще до того, как начался первый вальс. Леди Маргарет, вся в лиловом, с ослепительной улыбкой вывела в центр зала лорда Трисса. Это было сигналом к началу танцев. Второй парой были Пенелопа и лорд Эдуард, а еще через несколько секунд по полу заскользили грациозные, стремительные пары.
К немалому облегчению, Люси обнаружила, что у нее нет недостатка в партнерах. Некоторое время она наслаждалась безобидным, полузабытым удовольствием, которое доставляет легкий флирт. Горели свечи, играла чарующая музыка. Косые взгляды и шушуканье, сопровождавшие Люси в Пешаваре, здесь ее не преследовали — космополитичный Лондон повидал всякое на своем веку.
От этой иллюзии девушку избавил Седрик Фулкс. Это был молодой человек лет тридцати с редеющими светлыми волосами и отвислой нижней губой. Люси знала про него, что он брат какой-то Пенелопиной подруги. Однако вскоре девушке пришлось взглянуть на этого субъекта иными глазами. В первом же туре вальса Фулкс бесцеремонно положил руку ей на талию и придвинулся ближе двенадцати дюймов, предписанных этикетом.
— Сэр, вы мнете мое платье, — сказала Люси с улыбкой, чтобы ее слова прозвучали не слишком грубо.
Не хотелось обижать этого увальня, который, судя по всему, совсем не умел танцевать.
В ответ Фулкс сжал ее талию еще крепче и скабрезно осклабился:
— Со мной можете не притворяться, милочка, я человек бывалый. Ваша мачеха объяснила мне, каким образом вы уцелели в афганском плену. Представляю, какая скукотища для вас этот бал. Вы ведь привыкли к развлечениям повеселее.
— Возможно, с вашей точки зрения прополка огорода голыми руками и стирка в ледяной воде — это очень весело, мистер Фулкс, однако мне было не до веселья. Два года я была вынуждена обходиться без развлечений.
Седрик Фулкс насупился:
— Да ладно вам, Люсинда. Если бы дикарям были нужны садовники и прачки, они нашли бы кого-нибудь другого. Все знают, как туземцы поступают с белыми женщинами, которые попадают к ним в плен. Как это они проделывали, милочка, наверное, очень грубо?
Девушку била такая дрожь, что она едва держалась на ногах, однако ни в коем случае нельзя было показывать Фулксу, что его слова задели ее за живое.
— Что-то я не припомню, мистер Фулкс, чтобы я позволила вам называть меня по имени. Будьте любезны, проводите меня к мачехе. И уверяю вас, вы глубоко заблуждаетесь на мой счет.
Но Фулкс и не подумал подчиниться.
— Не нужно изображать из себя недотрогу, дорогуша. Все отлично понимают, что вы хотите снова попасть в приличное общество. Ведь вы же не виноваты, что судьба обошлась с вами так жестоко.
— Спасибо за доброту, мистер Фулкс.
Он тут же расцвел:
— А я вообще очень добрый человек, особенно к таким женщинам, как вы, Люсинда. Вас, конечно, пустят в приличное общество, но на определенных условиях. Женщина вы красивая, умеете себя подать, так что многие захотят вами попользоваться. Давайте договоримся: я первый. Уверяю вас, вы не пожалеете. Мы с вами здорово повеселимся, как в постели, так и за ее пределами.