Империя серебра
Шрифт:
На расстоянии в сопровождении двух служанок показалась Сорхахтани, и Яо Шу, пока она его не заметила, улучил мгновение, чтобы оценивающе ее оглядеть. Не идет, а прямо-таки шествует, настолько царственна у нее походка, всегда такая. От этого она кажется заметно выше ростом, чем есть на самом деле. Родила четверых сыновей, а движется все так же гибко, и умащенная маслами кожа лучится здоровьем. О чем-то переговаривающиеся на ходу женщины рассмеялись, и их звонкие голоса переливчато поплыли под сенью прохладных сводов. Муж и старший сын Сорхахтани сейчас в походе с ханом, в тысячах и тысячах гадзаров к востоку. По поступающим сведениям, дела у них идут исправно. Яо Шу подумалось о сообщении, которое он
Сорхахтани увидела Яо Шу, и он согнулся в глубоком поклоне, а затем стерпел, когда она взяла его ладони в свои, что всякий раз настойчиво делала при встрече. Жар в сломанном пальце Сорхахтани не заметила.
— Ну как, — обратилась она, — радуют ли вас прилежанием мои мальчики?
Женщина высвободила его руки, а Яо Шу мимолетно улыбнулся. Он был еще не настолько стар, чтобы не чувствовать влекущую силу ее красоты, и безотчетно противился этому ощущению.
— Мальчики ведут себя исправно, моя госпожа, — ответил он, как подобает по этикету. — Сегодня мы занимались с ними в саду. А вы, я так понимаю, готовитесь к отъезду из города?
— Да вот, надо оглядеть земли, данные моему мужу. Со своего детства я их едва уж и помню. — Жена Тулуя туманно улыбнулась. — Хотелось бы посмотреть места, где Чингисхан и его братья бегали детьми.
— Места там красивые, — почтительно произнес Яо Шу, — хотя и достаточно суровые. Вы, наверное, уже забыли тамошние зимы.
Сорхахтани зябко повела плечами:
— Да как сказать… Именно холод я и помню. Вы уж помолитесь о теплой погоде, советник. Как там мой муж, мой сын? У вас есть от них известия?
На невинно звучащий вопрос Яо Шу ответил с толикой осторожности:
— Неприятных известий, моя госпожа, мне не поступало. Тумены хана заняли изрядно земли, на юге так почти до границ царства Сун. Думаю, через год или два войско возвратится.
— Отрадно слышать, Яо Шу. Великое небо да ниспошлет хану благополучие. Будем об этом молиться.
Зная о том, как Сорхахтани любит поддевать его насчет различий в их вероисповеданиях, Яо Шу степенно заметил:
— На его благополучие, моя госпожа, молитвы не воздействуют. Вы о том наверняка уже знаете.
— Вот как? — воскликнула та в шутливом изумлении. — И вы обходитесь совсем без молитв?
Яо Шу вздохнул. Когда Сорхахтани разговаривала с ним таким тоном, он отчего-то чувствовал себя старым.
— Я обхожусь без просьб, госпожа, а если прошу, то только понимания. Ну а во время медитаций я лишь вслушиваюсь.
— И что же вам говорит Бог, когда вы вслушиваетесь?
— У Будды сказано: «Охвачены страхом, люди идут в священные горы и священные рощи, к священным деревьям и усыпальницам». Смерти, моя госпожа, я не боюсь. И Бог для утешения в моем страхе мне не нужен.
— Тогда, советник, молиться за вас буду я, чтобы вы обрели успокоение.
Яо Шу, поглядев с печальной пристальностью, лишь снова поклонился, краем глаза подмечая, что за их разговором со смешливым интересом следят служанки.
— Вы так добры, — промолвил он.
В глазах Сорхахтани поигрывали пленительные огоньки.
День Яо Шу был полон тысячами дел, больших и малых. Надо снабжать армию хана в цзиньских землях, а с ней еще и армию Чагатая в Хорезме, а также третью, что под началом Субэдэя готовилась выступить в поход к далеким северным и западным землям, до которых империя монголов прежде не дотягивалась. А теперь среди всех этих хлопот ему еще раздумывать над десятками ответов, которые он хотел бы дать Сорхахтани. От досады ну просто лопнуть впору!
Переносить боевые действия на Сучжоу Угэдэй не стал. Этот город находился уже в пределах царства Сун, на берегу реки Янцзы. А даже если бы и не там, то все равно это место такой небывалой красоты, что на него рука не поднималась. Поэтому хан, оставив под стенами города два тумена, взял себе в сопровождение лишь один джагун [19] стражи.
Прогуливаясь под оком двух стражников в уединенном месте с прудами и деревьями, он чувствовал в себе умиротворенность. Вопрос: сравнятся ли когда-нибудь сады Каракорума с тихой прелестью этих искусно распланированных кущ? Даже сомнение берет. Свою невольную зависть Угэдэй предпочел скрыть — во всяком случае, от назойливо семенящего рядом сунского управляющего.
19
Джагун — сотня.
Свой Каракорум Угэдэй считал образцом нового миропорядка, но уже само положение Сучжоу возле величавого озера, а уж тем более его старинные улицы и здания, делали сравнение не в пользу монгольской столицы, заставляя ее выглядеть грубоватой простушкой, не овеянной к тому же мифическим дыханием веков. Угэдэй улыбнулся при мысли о том, как бы с такой обидной несправедливостью поступил отец. Скорее всего, он просто позабавился бы в своем духе — велел взять этот город и оставить на его месте пепелище: вот вам, тщеславные ничтожества, примите дар от монгольского хана.
А Яо Шу, интересно, не из таких же вот мест, как Сучжоу? Сам Угэдэй об этом монаха никогда не спрашивал, но вполне мог представить людей, подобных его советнику, гуляющими по таким вот безукоризненно чистым улочкам. Тулуй с Менгу отправились на рыночную площадь, купить что-нибудь в подарок Сорхахтани. С собой они взяли всего с дюжину воинов, но угрозы от города не исходило. Своему воинству Угэдэй незаметно передал: про грабеж и бесчинства в этом городе забыть. Кара за ослушание заранее ясна, так что Сучжоу оставался целым и невредимым, хотя и замирал от страха.
Утро хана было наполнено чудесами — от городского хранилища взрывчатого черного порошка, именуемого порохом (все работники здесь носили мягкие легкие туфли), до вызывающей изумление водяной мельницы, от работы которой огромные ткацкие станки самостоятельно изготовляли рулоны материи. Но не для того Угэдэй завел свои тумены в границы царства Сун. Небольшой, в сущности, город располагал хранилищами шелка, а у монголов каждый воин одет в рубашку из этого материала. То была единственная ткань, способная препятствовать впивающейся в плоть стреле. Так что по-своему она еще ценнее доспеха. Жаль только, что эту ценность люди Угэдэя усвоили однобоко: лишь некоторые из воинов снимали с себя эту одежду для стирки. И теперь к нечистому запаху вокруг туменов примешивалось еще и смердение изопревшего шелка, а сама одежда, напитываясь соленым потом, утрачивала свою эластичность. Вообще хану при его потребностях нужен шелковый запас не только всего Сучжоу, но и других подобных мест. Если же уничтожить поля с древними посадками белых тутовых деревьев, от которых кормились личинки шелковичных червей, производству шелка на том был бы положен конец. Отец Угэдэя наверняка все эти поля предал бы огню — так, для порядка. Но у Угэдэя и на это рука не поднялась. Часть утра он провел, завороженно наблюдая за чанами, где варились в своих коконах личинки, а затем их шелковые нити разматывались. Ну не чудо ли! Работники же там, невзирая на присутствие грозного гостя, трудились без передышки, приостанавливаясь лишь затем, чтобы раскусить для пробы очередной кокон. Судя по всему, на шелкопрядильнях Сучжоу голодающих нет.