Империя травы. Том 1
Шрифт:
Джеса постаралась скрыть отвращение, когда услышала слово «крестьяне». Разве она сама не была крестьянкой, пусть и немного иной, ребенком дикого вранна, а значит, в глазах большинства придворных не более чем обученным животным? Но она знала, что у Кантии доброе сердце, и герцогине никогда не понять, как некоторые слова способны ранить Джесу.
– Тогда почему дядя леди Миндии так встревожен? Почему его люди должны держать наготове оружие?
В голосе Кантии появился гнев.
– Из-за того, что у ее дяди, барона Сессиана, имеются собственные амбиции. Он бы с радостью превратил какую-нибудь обычную ссору в нападение, которое
– Но ведь Энваллис дядя герцога!
– Совершенно верно. Поэтому Сессиан ищет возможность показать собственную важность, готовится сражаться с фантомами, рожденными его амбициями, – так маленький Бласис стреляет из лука и говорит: «Я победил дракона!» – Кантия рассмеялась. – Ты так мало знаешь этих людей, Джеса. Они полны ветра и огня, но только в те моменты, когда ничем не рискуют.
Джеса почувствовала себя немного спокойнее.
– Вы уверены, миледи?
– Запомни то, что я тебе скажу: свадьба, пусть и довольно глупое событие, пройдет гладко. Ингадарины так счастливы, что могут связать себя с Друсисом, что будут игнорировать Санцеллан Маистревис, даже если начнется пожар и загорится земля, чтобы не останавливать церемонию.
Новость о смерти принцессы Иделы прокатилась по дворцу герцога Салюсера, опередив Мириамель. Когда она шла вдоль, как ей казалось, бесконечных рядов дворян, вышедших ее встретить во дворе, на ступеньках и в огромном открытом холле Санцеллана она услышала не меньше соболезнований, чем приветствий.
Почти весь предыдущий день Мириамель провела подавленная скорбью по своим внукам и гневом на себя за то, что подумала (и сказала, во всяком случае, Саймону) так много жестоких слов об умершей женщине. И еще ее тревожила мысль, что мужу придется в одиночку нести бремя смерти Иделы. Мири знала, что он болезненно воспринимает такие события, и ему не под силу снимать и надевать маску короля так же легко, как это делала она, ведь Мириамель выросла при королевском дворе.
«О, мой дорогой Саймон, как много я бы отдала, чтобы быть сейчас с тобой».
И вновь Мири ощутила стыд за то, что вынудила его остаться дома, а сама отплыла в Наббан. Да, здесь предстояло сделать важные вещи, но складывалось впечатление, что Бог напоминает ей, что нет обязательств более святых, чем семья и брак.
И когда перед ней никого не было, Мириамель незаметно сотворила Знак Дерева и вознесла безмолвную молитву Матери Бога.
«Элизия, стоящая над всеми смертными, Королева Неба и Моря, вступись за взывающую к тебе, и пусть твоя милость снизойдет на эту грешницу».
Большой колокол в Санцеллан Эйдонитисе, находившийся рядом, во дворце ликтора, пробил дважды, отмечая прошедший час, прежде чем Мириамель прошла мимо всех, кто делал ей добрые пожелания, искал ее внимания и просто удовлетворял собственное любопытство, и она вместе с ближайшими сторонниками смогла удалиться
Теперь, когда ее окружали не только собственные солдаты, но и гвардия герцога, Мириамель почувствовала себя спокойнее и поняла, как сильно устала. Ей казалось, что ее платье сделано из дерева, у нее отчаянно болели ноги, но в зале не нашлось места, где она бы могла присесть. Пока ее придворные дамы возбужденно переговаривались между собой, показывая на хорошо знакомых Мири наббанайских графов и баронов, а также известных придворных дам, оценивая их достоинства и недостатки, королева отошла немного в сторону, чтобы взглянуть на большие картины, занимавшие высокую заднюю стену зала.
Три огромных портрета образовывали треугольник, одна из вершин которого находилась выше остальных. На внешних были изображены два величайших лидера Наббана – Тьягарис, в полных доспехах, со шлемом в руке и армией, марширующей у него за спиной, основал империю, Анитуллис, одетый скорее как ученый, чем воин, перешел в церковь Эйдона и заставил всех своих поданных последовать его примеру. Но Мириамель знала, что он охотно преследовал неверных, угрожая им пленением и смертью и не гнушаясь прибегать к помощи оружия. В руке он держал «Эдикт Геммии», декларацию, объявлявшую, что все жители Наббана должны перейти в Истинную веру.
В центре висел портрет Бенидривиса Великого, захватившего трон и положившего начало Третьего Империума. Он доминировал над двумя другими, поскольку, образно говоря, стоял у них на плечах, либо – что более вероятно, подумала Мири – из-за того, что являлся основателем нынешнего правящего дома. Художник снабдил бородатого патриарха свитком и мечом. «Интересно, что он использовал в первую очередь».
Пока королева изучала огромный портрет, она почувствовала чье-то присутствие за спиной и решила, что к ней подошла одна из ее придворных дам.
– Дайте мне еще немного времени, – не оборачиваясь, сказала Мири.
– Конечно, ваше величество.
Немного удивленная мужским голосом, она повернулась и обнаружила, что стоит лицом к лицу с графом Далло Ингадарисом. Она не видела его много лет, но не могла не подумать, что время обошлось с ним жестоко. Глава Дома Ингадарис стал полным, и, хотя носил узкую бородку, как юный денди, изысканный зеленый камзол и церемониальный шарф не скрывали огромный живот. Он выглядел, как разодетая жаба, другого сравнения Мириамель в голову не пришло.
– Ваше величество! – сказал он и низко поклонился, крякнув от усилий, и Мири скорее уловила запах, чем звук в шумном зале. Он жевал мяту, что стало некоторым облегчением. – Как я рад снова видеть вас, кузина, – если вы позволите мне дерзость так вас называть.
В одно мгновение прежняя неприязнь к нему вернулась.
– Конечно, можете, граф Далло. У меня в Наббане много кузенов, но лишь малая часть настолько же известны, как вы.
С круглого лица на нее смотрели маленькие проницательные глаза.