Империя. Дилогия
Шрифт:
Взвод Борьки шел на правом фланге, во втором эшелоне. Это означало, что им предстоит добивать тех, кто сумеет спрятаться или прорваться сквозь цепи первого эшелона. Поэтому их основным оружием должен был стать штык (не слишком сноровистой очередью можно было задеть тех, кто шел в первой линии). Во всяком случае, на первоначальном этапе, пока бой не распадется на отдельные очаги боестолкновений и очень сложно будет понять, где свои, а где противник. А в том, что так будет, никто не сомневался. Слишком неравным было соотношение сил. Горнострелковая бригада численностью в две тысячи шестьсот штыков собиралась атаковать войсковую группировку численностью около тридцати пяти тысяч человек. И такое соотношение было по всему фронту.
Имеющихся войск явно было недостаточно, но хуже всего было то, что положения не поправила бы и переброска в Монголию всех наличных резервов, поскольку, судя по темпам строительства дорожных сооружений и наращивания перебрасываемых сил, противник явно собирался сделать это направление направлением главного удара. А с этой стороны граница Империи не была прикрыта укрепрайонами. Учитывая, что темпы переброски ежедневно нарастали, командованием группировки имперских войск было принято решение — атаковать противника, не дожидаясь прибытия подкреплений. Ибо каждый день промедления еще сильнее менял соотношение сил в пользу противника…
Атака началась тихо и как-то буднично. Просто в наушниках негромко дилинькнул тон-вызов, показывающий, что предстоящее сообщение пойдет в эфир циркулярно, а затем такой же негромкий и усталый голос комбрига произнес:
— Первая линия — вперед.
И в то же мгновение Борька почувствовал легкий озноб — это инфразвуковые генераторы скачком вышли на пиковую мощность.
Первые выстрелы послышались минут через пятнадцать… сразу после того, как приказ на выдвижение поступил и им тоже. Все это время Борька терзался сомнениями, сможет ли он воткнуть матовый трехгранный штык в живое человеческое тело. Хотя сегодняшний бой был для него уже третьим, до сего момента он мог записать на свой счет всего одного убитого, да и того с большой натяжкой, поскольку они с Баблом выстрелили одновременно. И, насколько Борька помнил, перед этим его тоже грызла мысль: каково это — убить человека? И каким он сам станет, совершив убийство, останется ли прежним? Короче, полностью отдал дань извечной рефлексии русского интеллигента (а кем еще прикажете себя считать после двух лет обучения на филологическом факультете МГУ?). Оказалось — ничего особенного. Вскинул ствол и резанул очередью, отчаянно моля всех богов и чертей, чтобы попасть первым, и дюжий китаец, комплекцией походивший на русского деревенского кузнеца, вскинул тяжелые, крупные кисти и запрокинулся на спину. Борька даже не успел рассмотреть его лицо, а привычным движением бросил взгляд на прорезь магазина, проконтролировав число оставшихся патронов, и, хрипло дыша, рванул дальше в том направлении, откуда доносился дробный перестук очередей.
Потом, вечером, он попытался, правда, поразмышлять еще, но первый труп как-то совершенно не ложился на душу тяжким грузом — война есть война, в конце концов, это не они отчаянно штурмовали укрепрайоны на китайском берегу Амура, а совсем наоборот… Но сейчас убийство должно было стать более… выпуклым что ли, прямым, близким, и Борька побаивался, что может дрогнуть.
Проверить, так ли это на самом деле, ему не удалось. Они прошли редкой цепью сквозь истерзанные палатки и разнесенный вдребезги недостроенный полевой терминал, так и не встретив ни одного выжившего. Впрочем, судя по редким очередям, у первого эшелона их тоже было не больно много. Так что, судя по всему, основная заслуга пришлась на долю пулеметчиков. А на подходе к полевым паркам их уже встретили огнем, и второй эшелон с ходу вступил в бой.
Ночной бой — это что-то совершенно особенное. Человеку вообще свойственно бояться темноты, а здесь вдобавок темнота становится реально опасной.
К
За секунду до того как по цепи ударили пулеметы, в наушниках раздался громкий, напряженный возглас комбрига:
— Ложись!
Цепь рухнула на землю, пропустив над собой огненный шквал. Похоже, у противника оказался толковый командир, сумевший быстро организовать оборону. Во-первых, по наступающей цепи било не менее двух десятков станковых пулеметов, а во-вторых, — и это было гораздо опаснее, — судя по тому, что эти пулеметы открыли огонь почти одновременно, этому командиру удалось организовать систему огня.
Пулеметы били непрерывно, умело хлеща огненными струями совсем низко, взбивая пулями фонтанчики земли перед самым носом Борьки. Слева, совсем недалеко послышался чей-то негромкий вскрик, после чего цифра в левом верхнем углу нашлемного коммуникационного экрана, работавшего сейчас в режиме стандартного монитора, уменьшилась на одну единицу, потом еще на две, но тут же в соседней информационной иконке вспыхнула желтая двоечка. Это означало, что двое последних не убиты, а ранены. Борька вжался в землю. В наушниках вновь раздался сердитый голос комбрига:
— Атгериев, я долго еще буду терять людей? Твои пулеметчики когда-нибудь проснутся?
Лейтенант Атгериев был командиром роты тяжелого оружия. Это был невысокий, но совершенно квадратный чеченец из числа тех военных, которым как-то не подходит название «солдат», зато так и просится на язык слово «воин». Его пулеметчики из своих пулеметов могли побрить кошку, перебегающую дорогу метрах в трехстах перед его позицией. Поэтому сразу же после выговора комбата в наушниках раздался скрежет его зубов, а затем напряженный голос Атгериева с характерным кавказским акцентом произнес:
— Сейчас… Й-ест, командыр! — И сразу же вслед за этим оборонительную линию китайцев заволокло пылью. Это заработали рельсовые «шинковки» роты тяжелого оружия. Спустя мгновение вновь послышался голос Атгериева: — Сэргей, дарагой, десять секунд!
Это означало, что через десять секунд у «шинковок» Атгериева кончатся боеприпасы и огонь прекратится, о чем он и информировал их ротного.
— Рота, броском вперед! — Голос ротного звучал еще напряженнее, чем у комбрига. — Приготовить шрапнель!
Борька торопливо засунул в двуствольный подствольник две толстенькие чушки шрапнельных гранат и, слегка поморщившись, упер приклад в левое плечо. При выстреле шрапнелью отдача была такая, что плечо превращалось в сплошной синяк. Но зато шрапнельный залп роты по эффективности был ничуть не хуже работы атгериевских «шинковок».
— Залп!
Тысячи стальных шариков шрапнели, визжа и завывая, унеслись в ночь, снося и калеча все, что попадалось на пути.
— Огонь!
Борька торопливо перекинул левую руку с рукоятки подствольника на накладку шнекового магазина и надавил на спуск. Автомат забился в его руках, поливая темноту яркой, огненной полосой трассеров. Спустя десять секунд звонкий звук отсекателя показал, что магазин кончился, и тут же вновь раздался голос ротного:
— Нашлемные экраны в полный ночной режим, после замены магазина — индивидуальный огонь… и держать цепь, сукины дети, держать цепь!..
Когда они пересекли уничтоженный лагерь и вышли на другую сторону, Борька отключил нашлемный экран и, облегченно выдохнув, вытер лоб. Бой все еще сидел в его башке мешаниной звуков, образов, смесью страха и бешенства, шумел в ушах и кружил голову. Рядом тяжело дышал Бабл. Они некоторое время молча стояли рядом, шумно заглатывая и выдыхая воздух, а потом вдруг одновременно посмотрели друг на друга и расплылись в улыбке. Живы! И задали жару!