Империя. Дилогия
Шрифт:
У дверей, ведущих в Георгиевский зал, послышался шум, и все, кто находился в парадном холле, потянулись туда.
— Ну вот, пора. Пошли.
— Вы тоже идете?
Тучина рассмеялась, разом снимая напряжение, накопившееся за время их разговора:
— Конечно, ведь ты сейчас будешь получать магистерский диплом университета, которым руковожу я…
Спустя шесть часов после того как церемония и последовавший за ней обед закончились и все приглашенные разъехались по домам и гостиницам, Тучина вышла из лифта и, пройдя длинный коридор, четырежды поворачивавший под прямым углом, остановилась перед массивным блоком-аквариумом толщиной почти три метра. Блок дрогнул и неторопливо поднялся вверх. Ирина Георгиевна поправила прическу и вошла в голубовато-серебристые сумерки Водного мира. Император сидел за столиком в домашнем халате, в шлепанцах на босу ногу и что-то просматривал на экране ноутбука, стоящего перед ним на небольшом столике со стеклянной столешницей. Тучина подошла и без приглашения уселась в кресло по другую сторону столика. Император поднял голову. Пару мгновений они смотрели друг на друга, потом Тучина устало произнесла:
— Я говорила с Дашуней.
Император молча кивнул.
— Она не готова принять всю правду… даже она! — Тучина зябко повела плечами. — Представь себе, как отреагируют остальные.
Император отодвинул ноутбук, откинулся на спинку кресла и, обхватив пальцами подбородок, устремил взгляд на сидевшую перед ним женщину. Уголки его губ дрогнули в усмешке.
— И что ты предлагаешь?
Ирина обхватила себя
— Не знаю… Мы так неплохо жили все эти века… А после того сериала о Горце у меня даже появилось чувство облегчения. Сразу вокруг появилось столько психов, заявляющих, что они знают о бессмертных или сами бессмертны, что вероятность засветиться резко упала… и тут ты взял и вылез! — Она сердито поджала губы. — Я просто не знаю, как нам выпутываться из всего этого. — Тучина вскинула глаза на Императора. — Единственное, на что я надеюсь, так это что ты знаешь.
Тот, кто ныне носил имя Дмитрий Ярославичев, усмехнулся:
— Успокойся, Ирина, я знаю. А иначе как ты думаешь, зачем я затеваю эту войну?
8
Россия менялась. Издалека, из-за границы это было еще не очень заметно, но внутри это ощущали практически все. Причем эти изменения пока не слишком коснулись кармана. Доходы россиян по-прежнему отчаянно тужились обойти Китай и вплотную приблизиться к Португалии. Изменения касались другого. За прошедшие два десятка лет русские устали быть слабыми, устали бояться гулять по вечерам, устали дрожать за своих детей, призванных в армию или отправленных на учебу в большой город. И уже потеряли надежду, что когда-нибудь наступит перемена к лучшему. Однако спустя всего несколько месяцев после коронации Императора у людей появилось ощущение, что что-то все-таки начинает меняться. Сначала лишилась погон, будто листьев по осени, целая роща милицейских чинов. Причем многие вместе с облегчением плеч получили и облегченную диету в местах не столь отдаленных. Все попытки замять дело разбились, словно волны о скалу, натолкнувшись на непоколебимое желание нижних чинов навести в своем ведомстве настоящий, а не семейно-клановый порядок. Сержанты, лейтенанты, капитаны и майоры (многие из которых носили на лацкане форменного кителя значок выпускника Терранского университета) невозмутимо выходили перед судейским жюри и ровным, спокойным голосом подробно рассказывали обо всем, что наблюдали в своем родном ведомстве на протяжении последних двадцати лет. Потом они вернулись на улицы, и все изменилось…
Сначала комодообразные джипы, презиравшие всякие правила, вдруг стали останавливать на перекрестках, а ехавших в них наглых молодчиков с бритыми затылками — укладывать мордой в самые большие лужи. Большинству, для того чтобы начать ездить более аккуратно, хватало двух-трех таких остановок в течение месяца, с остальными пришлось поработать более кропотливо… Потом очередная лихая разборка крутых накачанных ребят закончилась тем, что из-за поворота выехали два омоновских бэтээра и невозмутимо покрошили и тех, и других. А выступивший на следующий день по телевидению недавно назначенный заместитель министра внутренних дел произнес фразу, растиражированную всеми телеканалами страны: «Я вынужден предупредить всех представителей преступного мира, что теперь ношение оружия для них является осложнением, несовместимым с жизнью». Сразу после этого милиция провела несколько «показательных» операций, по окончании которых крупные организованные преступные сообщества в Санкт-Петербурге, Челябинске, Ростове, Краснодаре, Нальчике, Владикавказе и еще двух десятках городов перестали существовать. Чисто физически. За две недели было убито около двухсот сорока человек разных возрастов, национальностей, семейного и финансового положения (впрочем, бедных среди них не было, а треть «стоила» не менее десяти миллионов долларов) и социального статуса, объединенных только одним — все они пользовались крайним уважением в криминальной среде. Как видно, эти операции были тщательно подготовлены, поскольку потери правоохранительных органов составили всего около трех десятков раненых, а число случайных жертв равнялось нулю. И хотя в общем и целом количество убитых составило, наверное, менее одной сотой процента от числа людей, так или иначе связанных с криминальным миром, эти «показательные» расправы ясно дали понять, что ситуация в сфере взаимоотношений «власть-криминалитет» поменялась коренным образом. После этой демонстративной кровавой бани начались мероприятия, менее захватывающие и леденящие кровь, зато гораздо более обширные по числу задействованных в ней сотрудников.
Роскошные коттеджи цыганских баронов, выросшие на торговле наркотой, начали активно превращаться в щебенку под ножами бульдозеров, охраняемых дюжимыми ребятами в бронежилетах с нашивками службы судебных приставов (поскольку использовать эти особняки, выстроенные, как правило, в самом сердце районов компактного проживания этой замкнутой, но взрывной и малопредсказуемой нации, представлялось практически невозможным). Элитные особняки скромных государственных чиновников, бывших прокуроров, санитарных врачей, некоторых судей, расположенные в более приемлемых, чем особняки цыганских баронов, местах, внезапно обращались в государственную собственность и либо уходили с молотка, либо становились школами, прачечными, поликлиниками, детскими санаториями или домами престарелых. «Свободная» пресса завыла, вспоминая тридцать седьмой год прошлого века и сталинские застенки, но обнаружила, что все «конфискационные» решения судов подкреплены такими «железобетонными» аргументами и документами, что Председатель Верховного суда даже учредил специальную премию тому журналистскому коллективу, который выловит какой-нибудь факт судебного произвола. Без проколов не обошлось, и сия премия была выплачена четыре раза, и каждый раз сразу же существенно обновлялся состав каждого из судов, попавших в поле зрения журналистов. Однако на фоне сотен и тысяч завершенных дел эти четыре прокола, тем более что руководство судебной системы быстро и без попыток спасти честь мундира признало ошибку и молниеносно исправило, ничего не меняли. Попытки навесить на правоохранительные органы ярлык «энкавэдэшных палачей» и наследников «особых совещаний» захлебнулись. Не смогли уйти от правосудия самые неприкасаемые — депутаты, зятья губернаторов, свояки судей Верховного суда. И старания запугать, поставить на место «сопливых» сержантов, «бестолковых» молодых лейтенантов, «тупых» майоров лишь усугубляли дело, поскольку каждый из тех, кто носил погоны, чувствовал за своей спиной могучую тень Императора. Чуть погодя «метла» перекинулась и на такую извечно закрытую сферу, как армия. Около двух десятков армейских генералов столь же стремительно, один за другим, невзирая ни на количество звезд, ни на пенсионный возраст, сменили вручную шитые мундиры на тюремные робы, что тут же вызвало лавину рапортов от их сослуживцев, а в меню армейских столовых неожиданно появились шницели и мясные фрикадельки. Затем вихрь очищения начал поднимать листву еще ниже. После того как в административный кодекс была введена статья о принудительном контроле и каждого, кого застали пьяным в общественном месте, помимо общественных работ обязали еще на протяжении трех месяцев после задержания ежедневно дважды в день прибывать в наркодиспансер и за свой счет делать анализ на содержание алкоголя, пьяниц на улицах значительно поубавилось. Через несколько недель в Москве, Челябинске и Краснодаре милиция умело заблокировала разгоряченные толпы пьяных болельщиков и загнала их обратно на стадионы, где сначала хорошенько охладила водой из пожарных брандспойтов, а затем тщательно просеяла через мелкое сито, сверяясь с распечатками кадров видеосъемки, со всеми вытекающими отсюда последствиями. После этого народ стал благоразумно ограничивать себя в спиртном и во время матчей, гуляний и иных массовых мероприятий. А когда по всем телеканалам прошел репортаж об удивительном случае в поселке Тигровый на горном
Столь резкое изменение ситуации не могло не отразиться и на других областях жизни. Государственная машина, неожиданно заработавшая с невиданной ранее эффективностью, резкое сокращение криминального давления на экономику, выход теневого капитала из подполья — все это привело к тому, что на следующий, четвертый год правления Императора Россия совершила неслыханный дотоле рывок. Ошеломленное западное сообщество внезапно обнаружило, что за какой-то год молодая Империя прибавила сразу двадцать два процента ВВП. Так что даже скандал, начавшийся было, когда не одна дюжина западных банков и иных финансовых учреждений разорились из-за того, что холдинг БЗЛ (БЗЛ — Банк здравомыслящих людей), считавшийся до того момента самой надежной финансовой структурой Империи, отказался платить по векселям и закладным и объявил себя банкротом, скандал этот, имевший все шансы в очередной раз сделать Россию пугалом в глазах западного обывателя, внезапно заглох, не успев разрастись. Более того, он даже не уменьшил число желающих вложить деньги в Россию. И когда внешние управляющие обанкротившегося БЗЛ заявили, что, пока не будут полностью возмещены убытки подданных Империи, по зарубежным искам не будет выплачиваться ни единой копейки, сие заявление вызвало совершенно неожиданную реакцию.
Хотя свободная пресса запестрела возмущенными комментариями депутатов, журналистов, высших чиновников пострадавших государств, большинство реальных инвесторов, вместо того чтобы присоединиться к хору гневных голосов, неожиданно кинулось оформлять прошения о предоставлении подданства Империи. Возможно, дело было в том, что перед этим была принята целая серия определенных мер, которые не сразу, но все более убедительно демонстрировали всему миру, что экономическая политика Империи направлена на обеспечение привилегированных условий именно собственным подданным. Ну и все это подкреплялось слухами о каких-то невероятных проектах, о том, что деньги БЗЛ как раз и потрачены, чтобы обеспечить стартовые условия для их реализации, и что банкротство холдинга, по существу, чисто техническое, ибо когда эти проекты заработают, на БЗЛ обрушится настоящий золотой ливень. А в том, что эти проекты непременно заработают, ни у кого не было никаких сомнений. Репутация русского Императора как блестящего менеджера в деловом мире была безупречной. Удивление вызывало скорее другое — что Император все же санкционировал банкротство (пусть и техническое) БЗЛ. Впрочем, как показывал поток прошений о предоставлении подданства, очень многие объясняли это тем, что Император теперь выступает еще и как политик, лидер обширной и малопонятной большинству западных обывателей страны, какой является Россия, и практически безропотно согласились играть по его правилам. Но никто не подозревал, что самая виртуозная партия еще только начинается…
Часть II
Взлет
1
Вертолет сделал сумасшедший вираж и резко ухнул вниз. Инга почувствовала, как ее желудок скакнул куда-то под горло, а его содержимое попыталось забраться еще выше. Слава богу, с утра в нем не было ничего, кроме тоста и стакана чая с лимоном. Сидящий слева фотограф, который вчера хорошенько накачался градусами и потому успел уже с утра вылакать литра два лимонного сока, охнул и зажал рот перчаткой. Инга удивилась — ведь до этого момента полет больше напоминал поездку на хорошем автомобиле по хорошей автостраде. Но этот рывок оказался прощальным приветом северного неба. Потому что всего через несколько секунд вертолет мягко затормозил, пару мгновений повисел, едва заметно вибрируя, будто легковой автомобиль с дизельным мотором на холостом ходу, а затем осел на шасси. Все зашевелились, так до конца и не поняв, сели они уже или все еще нет? Инга тоже с интересом завертела головой. Павлик, ее однокашник с журфака, который сейчас подвизался в каком-то смешном военно-авиационном журнале с пафосным названием «Крылья родины», однажды рассказывал ей о каких-то новых вертолетах с совершенно сумасшедшими (судя по выпученным глазам Павлика) характеристиками. Она мало запомнила из его возбужденной речи (тем более что, как она думала, рассказывал он это все лишь для того, чтобы произвести впечатление на нее), но кое-что в памяти отложилось. И вот сейчас как будто снова увидела, как Павлик размахивает руками перед ее носом и выкрикивает: «Он же совершенно бесшумный! Понимаешь? И совершенно никакой вибрации! Металлокерамическая втулка несущего винта, блококаскадный двигатель, углепластиковые лопасти синергического профиля… да от него шума не больше, чем от автомобиля. Так что в салоне можно разговаривать хоть шепотом…»
Что там было еще в этом вертолете, Инга так и не узнала, потому что в тот момент окончательно поняла, что Павлик несколько отклонился от генерального курса, намеченного ею на вечер, и быстренько вернула беседу в более приятное русло. Но вот эти его слова как-то случайно запали в память. И она вспоминала их в течение всего этого полета, не слишком долгого. Действительно, несмотря на все ее страхи, полет на этой новенькой машине с несколько непривычным обтекаемым и слегка наддутым дизайном больше всего напоминал поездку на дорогом роскошном суперкаре типа «феррари» или «ламборгини» (но только не «порш», Ингу как-то прокатили на «порше», так там было существенно теснее). Сходство еще больше усиливалось благодаря очень удобным креслам, чем-то напоминавшим автомобильные, и еще тому, как мощно, но плавно вертолет набирал скорость.
Дверь кабины пилота распахнулась, и возник высокий летчик в форменном комбинезоне.
— Господа, наш полет закончен. Прошу простить за некоторые неудобства на последнем этапе полета, но нам нужно было сесть побыстрее, с севера идет снежный заряд…
Не успел он договорить, как вертолет слегка качнуло и все окна (это в самом деле были окна — большие, забранные прозрачным углекомпозитом, назвать их иллюминаторами как-то не поворачивался язык), обращенные к северу, залепило мокрым снегом, прямо на глазах превратившимся в толстую ледяную корку. Однако эта последняя попытка северной погоды испортить им полет пропала втуне. Посадочная площадка была оборудована выдвижным помостом, так что спустя несколько секунд вертолет затянуло в теплое нутро ангара. Пилот, к тому моменту уже добравшийся до выхода, разблокировал дверь и коротким движением элегантного рычага, притулившегося у самой двери, одновременно отворил створку и выдвинул лесенку. Журналисты, составлявшие в этом рейсе большую часть пассажиров, задвигались, загомонили и потянулись к выходу. Однако Инга, выпустив фотографа, слегка задержалась в проходе, поскольку та, ради которой она покинула суматошную, толкучую, но такую уютную и привычную Москву, тоже летела в этом вертолете.