Империя
Шрифт:
— Вот уж не думаю, будто здесь ее может что-нибудь рассмешить. — Сэнфорд положил на стол между ними тяжелый пакет. — На этом месте была бальная зала миссис Астор, про которую Макаллистер говорил, что она способна вместить только четыреста персон, и всегда добавлял: но таких, что имеют вес в обществе. Он был такой же прилипала.
— А я думала, что отель совершенно новый.
— Он и есть новый. Но одна его половина возведена на месте старого дома миссис Астор, а другая половина — на месте дома ее племянника.
— Ах, ну да, конечно! Я помню. Они ненавидят друг друга. О, эти роковые страсти Асторов! Не соскучишься. Прямо Плантагенеты [52] .
Каролине были известны подробности соперничества тетки и племянника. Племянник, Уильям Уолдорф Астор [53] , был старшим сыном старшего сына Джона Джекоба Астора, это означало, что он-то и был настоящим Астором, а его жена — подлинной миссис Астор. Но после смерти его отца тетка объявила себя настоящей миссис Астор, доставив массу огорчений племяннице и создав невообразимую путаницу, так как приглашения вечно рассылались не тем адресатам. Тогда Уильям Уолдорф объявил Таинственной Розе войну. Он снес свой дом, расположенный по соседству с теткиным, и построил отель. Не вынеся тени отеля в своем саду, Таинственная Роза убедила мужа снести их дом и возвести другой отель. Хотя дядюшка и племянник тоже пребывали в состоянии войны, они проявили достаточную практичность, чтобы увидеть преимущества соединения двух отелей в единый монумент роковых страстей в их беспокойном семействе, и нарекли то, что у них получилось, не слишком благозвучным именем «Уолдорф-Астория».
52
Плантагенеты — английская королевская династия в XII–XIV вв.
53
Астор, Уильям Уолдорф (1848–1919) — американский финансист.
— Вот почему каждый может теперь побывать в бальной зале миссис Астор.
— Вот именно, каждый, — кисло произнес Сэнфорд, но ведь его мать принадлежала к Эпгарам, старому роду с большим самомнением, чья несокрушимая нравственность и знатность находились в вечном и решительном противостоянии с беломраморной вульгарностью богачей-пиратов, чьи дворцы располагались ныне не только на пространстве от Пятой авеню до Центрального парка, но подались уже и на запад, где не так давно один предприимчивый миллионер ко всеобщему изумлению обнаружил реку Гудзон; посему набережная Риверсайд-драйв стала местом, где нувориши принялись возводить себе дворцы и жить в сельском великолепии на берегу реки, подобно Ливингстонам, жившим к северу от Нью-Йорка, где благословенная близость воздушной железной дороги на Коламбус-авеню позволяла им в течение нескольких минут попадать в любую часть Манхэттана. — Мир сильно изменился, — чисто по-эпгаровски возвестил Сэнфорд.
— Мне трудно судить. — «Уолдорф-Астория» приводила Каролину в восторг. — Единственный мир, который я знаю, — этот.
— Вы молоды.
— В этом и состоит проблема, не правда ли? — Каролина показала на конверт, лежащий между шоколадным тортом и белым пирожным, напоминающим лицо Гарри Лера.
Сэнфорд кивнул, вскрыл конверт, вынул из него документы.
— Я подал апелляцию. Вот спорные документы. Они… впрочем, я их оставлю вам. Прочтите внимательно. Я обязал также Хаутлинга представить предыдущие завещания полковника для сравнения. Во всех вариантах, какие мне известны, каждый из вас должен был унаследовать свою половину в возрасте двадцати одного года. Но в последнем варианте…
— Отец вместо единицы написал семерку. — Сначала Каролина восприняла это как шутку, затем решила, что полковник по ошибке написал французскую единицу. Сейчас она впервые получила возможность увидеть своими глазами копию. — Но, разумеется, если я не могу вступить в права наследования до двадцати семи лет, то такое же условие, то есть эта невнятная цифирь, должно относиться и к Блэзу, ведь ему только двадцать два.
— Посмотрите. — Сэнфорд ткнул пальцем в документ. Она прочла: «… мой сын Блэз, достигший совершеннолетия, наследует свою часть; моя дочь Каролина по достижении совершеннолетия в двадцать семь лет наследует свою часть, как указано выше…» Каролина положила завещание на стол.
— Но это же бессмыслица. Мне было двадцать, когда он писал завещание. Блэзу — двадцать один, и отец пишет, что он достиг совершеннолетия. Почему же я не совершеннолетняя в двадцать один год, как то утверждали предыдущие завещания?
— Это знаете вы, знает Блэз, знает Хаутлинг — что полковник имел в виду двадцать один. Но закон этого не знает. Закон знает только то, что написано, засвидетельствовано, подписано нотариусом.
— Но ведь закон должен хоть иногда иметь смысл.
— Боюсь, функция закона не в этом.
— Но ведь вы юрист. А юристы создают законы…
— Мы интерпретируем законы. До сих пор это делал Хаутлинг, который утверждает, будто полковник решил, что вы, будучи неопытной молодой женщиной, должны вступить в наследство по достижении двадцати семи лет. Блэза же он счел совершеннолетним в двадцать один.
Завещание казалось теперь Каролине еще более непроходимыми джунглями, чем Пальмовая роща; струнное трио принялось мягко наигрывать мелодию из «Прекрасной Елены».
— Что же мне делать? — спросила она наконец.
— Чего бы вы хотели?
— Получить свою долю сейчас.
Сэнфорд ковырял вилкой шоколадное пирожное.
— Это означает судебную тяжбу, что стоит недешево. Это значит опротестовать завещание на том основании, что специфическое написание отцом единицы неверно истолковывается здесь как семерка.
— Почему он вообще написал это завещание? — задумчиво спросила Каролина. — Оно отличается от прежних?
— Да. Вероятно, он менял завещания каждый раз, когда в доме появлялась новая… гм… хозяйка. — Сэнфорд чувствовал себя неловко. Каролина не испытывала и тени неловкости. — Он выделял им долю наследства. Всего имеется семь таких долей. Но основная часть всегда делилась поровну между двумя детьми.
— Что будет, если я проиграю? — Каролина не могла еще представить себе эту катастрофу, но пальмовые джунгли вдруг приобрели угрожающий вид, а вальс из «Прекрасной Елены» зазвучал как похоронный марш.
— Вам будет выплачиваться из наследства тридцать тысяч долларов в год до двадцати семи лет. Затем вы вступите во владение своей половиной наследства.
— Предположим, Блэз потеряет все. Что будет тогда?
— Вы получите половину того, чего нет.
— Значит, я должна получить свою половину сейчас.
— Почему вы думаете, что Блэз потеряет деньги, а не приумножит их? — Сэнфорд смотрел на нее с любопытством. Для Каролины преимущество сидения на банкетке заключалось в том, что легким поворотом головы выражение лица, и без того видимое наполовину, становилось не видно вовсе. Она смотрела на соседний столик, где актриса, которую она не раз видела на сцене, пыталась остаться неузнанной и выглядеть молодой вне сцены, хотя, конечно, сцены важнее Пальмовой аллеи не существовало.
— Блэз честолюбив, а честолюбцы часто терпят крушение.