Имперский сыщик. Аховмедская святыня
Шрифт:
Единственно жалко было Меркулову за Миха, оказавшемуся в лишнем месте в плевельное время. И отвертеться теперь не получится, ибо посыльный так и сказал: "явиться вместе с орчуком".
– Ваше благородие, вы не будоражьтесь, авось и обойдется, - заметил Мих волнения собеседника, написанные на лице.
– Не обойдется, Михайло. Такое зря не проходит.
– Вы не стесняйтесь, меня полным именем давно не кличут. Мих и есть Мих. А по поводу расстроенности, я вам так скажу: у Бога на каждого свой план есть.
– И на тебя тоже?
– Конечно, Ваше благородие.
– И какой?
– А вот про то
Витольд Львович, человек хоть и крещеный, общих славийских взглядов на православие, как и прочую религию не разделял. Он не был из тех самых воинствующих атеистов, большей частью людей решительных, революционного толка. Меркулов скорее задержался где-то посередине, всячески отвергая всякое существование Господа, но и не имея желания людей и прочих в этом убеждать. Потому на замечание Миха "о планах Бога на каждого", аристократ деликатно промолчал. Так и продолжали они шествовать, меряя шагами мостовую: орчук неторопливо и размашисто, точно шел по удобному и веселому для себя делу, а Меркулов собранно и пружинисто, как заводная гоблинарская кукла.
– Так ты, Мих, значит, православный?
– Спросил в скорости Витольд Львович.
– Знамо дело, Ваше благородие. Как и папенька был.
– Так у тебя отец...
– Меркулов слегка поколебался, но все же закончил, - человек?
– Истинно так, - кивнул орчук, ничуть на вопрос и паузу не обидевшийся.
– Папенька мать очень любил, первые года, когда я махонький был, даже по Орколии вместе с кочевниками скитались.
– А что потом?
– Расстались они. Я с папенькой уехал, ведь не чистокровный орк. А у их женщин главное что - чтобы сын сильным воином был, а я эвона какой хлюпик. Мать замуж второй раз вышла, за орка, знамо дело...
Меркулов с сомнением оглядел мускулистые руки, которые под свободной рубахой ходили буграми. Таких даже у цирковых борцов не встретишь, орчья кровь и есть орчья кровь. Однако заинтересовало его одно обстоятельство - про зеленокожих кочевников Мих говорил "они", соответственно, "мы" для него были люди. Прелюбопытный факт, весьма прелюбопытный.
– А занимаешься ты чем?
– Разным, Ваше благородие. Иной раз перенести что попросят, другой - в конюшне убраться, в каретнике порой надо пролетку подержать, пока чинят. Я никакой работы не чураюсь...
– Мих замолчал, но все же посчитал нужным добавить.
– Вы не подумайте, я и грамоте обучен. Писать, читать, считать. Все папенька втолковал.
Меркулов не без удивления посмотрел на орчука, но ничего не ответил. Время разговоров прошло, ибо они достигли конечной цели путешествия, оказавшись в середине Столешникова переулка. Казенный четырехэтажный дом, покрашенный в самый паршивый серый цвет, какой только можно было придумать, смотрел на них своими маленькими подслеповатыми окнами. Случайные прохожие не обращали на здание ровно никакого внимания, не подозревая, какая прямо перед ним драма разыгрывается в душе молодого человека.
– Прошу-с за мной, - сказал сопровождающий.
Коридоры, сменяющие друг друга, стали мелькать в глазах с такой скоростью, с какой бегают спицы в колесе при движении коляски. Встретилось Меркулову несколько пожарных, во главе с брандмейстером, несколько самых обычных арестантов - угрюмых злых мужиков - и полицейских без числа. Они поднялись на второй этаж, где Витольд Львович лишь краем глаза заметил общую канцелярию, и взобрались еще дальше - на третий.
Путники вновь пересекли коридор, прошествовали через помещение для просителей, где сидело семь человек самой разной наружности, и оказались в приемной. Сопровождающий доложился и поспешил удалиться с такой скоростью, будто здесь болели чумой, а тем временем о пришедших уже докладывали "самому".
– Пусть заходит!
– услышал Меркулов зычный голос, от которого кровь в жилах заледенела и отказалась течь дальше.
– Ваше превосходительство, а орчук?
– В приемной обождет.
Витольд Львович выдохнул и вошел.
Обер-полицмейстер Александр Александрович Муханов был тучен ровно настолько, насколько должен быть грузен и корпулентен чиновник его чина. Давно известно, что худой человек, да еще, скажем, четвертого класса, вызывает искреннее недоумение. Доверия к таким, отказывающимся от прелестей и удовольствий жизни, нет никакого. Поэтому все чиновники от статских и выше да военные, с бригадира начиная, всегда отличаются сочностью и плодородием.
Лицом Александр Александрович оказался самой приятной наружности: простая сундырская, как бы сказали в народе, физиономия, пышные баки, которые он носил по старой моде, пышные усы и гладко, до синевы выбритый подбородок. Только взгляд очень уж грозный, заранее карающий и никаких оправданий слышать не желающий.
Меркулов с замиранием сердца обратил внимание на "Моршанские ведомости", раскрытые на четвертой странице. Хоть заголовок и был перевернут, но он смог разобрать выделенное жирным слово "Дуэль". Это что же такого важного должно было произойти, чтобы поединок до Поглощения отодвинули так далеко?
– Явился, голубчик, - вместо приветствия бросил Муханов, облокотившись кулаками о стол.
Его черный мундир при этом незамысловатом движении напрягся и даже попытался затрещать, но все же ему удалось удержать внушительное тело внутри себя. Меркулов заворожено поглядел на погоны из серебряного галуна с оранжевым просмотром и кивнул.
– Говорили мне, говорили, что от Меркуловых добра не жди. Ко мне же перед приездом вашим из шестого отделения приходили. Предупреждали. А я, доверчивая душа...
– Муханов махнул рукой, словно они договорились о чем-то прежде с Витольдом Львовичем, и тот его значительно подвел. Обер-полицмейстер достал папку из стола, развязал тесемки, раскрыл ее и сел.
– Меркулов Витольд Львович, двадцати шести лет от роду. В возрасте восьми лет выслан вместе с отцом из столицы за измену последнего. Год назад волею Его Императорского Величества помилован. Три месяца назад вернулся в Моршан.
Муханов листал мелко и убористо исписанные страницы, не читая, а пересказывая содержимое Меркулову. Обер-полицмейстер не сводил внимательного взгляда с молодого человека, явно ожидая увидеть его реакцию на произносимое, но Витольд Львович еще минуту назад посерел и более в лице не менялся.
– Плохо начинаете. Очень плохо. Государь Император вас простил за грехи батюшки, в Моршан позволил вернуться, статский чин вам дарствовал, причем не последний. А вы, господин коллежский секретарь, эдакую свинью подложили. Вы хоть знаете, кого вы в Острожевском тупике проткнули?