Импланты
Шрифт:
— Отпусти! Ты делаешь мне больно!
Женщина извивалась, но Кайл держал крепко. Одной рукой он зажимал горло журналистки, другой срывал с нее остатки одежды.
— Мы поиграем с тобой в игру. Ты притворишься плохой девочкой, а я буду твоим строгим папочкой.
Мужчина не сдерживал себя, он целовал все, до чего мог дотянуться, не отпуская шею Анастасии, вторая его рука потянулась к джинсам.
— Отпусти! — журналистка не могла кричать, она могла только хрипеть, прилагая все силы, чтобы через сдавливаемое горло проходило хоть немного воздуха. — На помощь!
— Лучше не дергайся, сладенькая, иначе папочка сделает тебе больно.
— Не
— Вот ты как заговорила!
Перед глазами Кайла потемнело. Ненависть, смешавшись с возбуждением, захлестнула мужчину, и он практически не контролировал себя. В его голове молоточки выстукивали только одну фразу: ты за все поплатишься.
Спустив джинсы и трусы, Кайл блаженно вдохнул — ему нравилось ощущение власти. Он упивался им, оттягивая момент, когда перейдет к активным действиям.
— Отпусти! — прохрипела Настя и попыталась лягнуть звезду.
В ответ мужчина только улыбнулся и навалился на женщину.
— Помогите! Кто-нибудь!
Ритмика движений не успокаивала, напротив, с каждой секундой Кайл злился все больше и больше.
ПОДОНОК. ВСЕ НАПИШУ, ВО ВСЕХ ПОДРОБНОСТЯХ. БОЖЕ! МНЕ БОЛЬНО! В КРАСКАХ. И КАРЬЕРЕ ТВОЕЙ КОНЕЦ. АЙ! ООООХ!
Кайл читал мысли Анастасии и злился еще больше. Он не сумел кончить, отстранился, щурясь и морщась от ненависти и отвращения.
— Какая же ты дрянь.
— Помогите! — журналистка воспользовалась тем, что ее горло освободилась, и закричала. Крик получился негромким, но может, ей повезет?
— Заткнись! — Кайл размахнулся и ударил женщину по лицу. — Заткнись!
Рука окрасилась красным — удар получился слишком сильным, напомаженные губы стали еще ярче от хлынувшей крови.
Анастасия завизжала, и Кайл поспешно зажал ее рот ладонью. Он давил изо всех сил, чтобы ни один звук не вылетел из поганого рта, ни одно порочащее его слово. Второй рукой он давил на шею. Долго, яростно, от души, словно каждая толика силы по капле выдавливала из его мозга демона — жуткое чудовище, способное только разрушать. И убивать.
Журналистка сопротивлялась достаточно долго, но и ее силы иссякли, спустя три или четыре минуты она перестала дышать.
Кайл вытер руки о белую материю платья, отчего к ладоням прилипли блестки. Кое-как отряхнувшись, звезда оделся и поднялся. Посмотрел сверху вниз на распростертое возле ног тело и плюнул.
— Ненавижу вас: подлых, двуличных, задирающих подол лишь бы получить свой кусок пирога.
Он едва сдержался, чтобы не пнуть тело, хотя ему до жути хотелось, чтобы женщина еще дышала, чтобы избить ее до смерти, чтобы причинить как можно больше боли, подпитываясь ее черными мыслями и собственными демонами.
Увы, сучка уже была мертва. Кайлу ничего не оставалось, как покинуть оранжерею, но прежде чем выйти, он нажал на браслете связи код Голицына:
— Борис Игнатьевич, у меня тут снова ЧП. Приберитесь, пожалуйста.
Голицын ненавидел подобные вызовы. Он был начальником службы безопасности, и главной его обязанностью являлась именно охрана звезды, а не уборка отходов его бурной жизнедеятельности. Однако Голицын понимал, что заниматься подобной уборкой кроме него некому, более того, если бы этим занялся кто-то другой, не было бы никакой всемирной славы, супергероя, человека из комиксов, а был бы обычный подонок. И так как Кайл находился не в тюрьме, а на шикарной вечеринке по случаю собственного дня рождения,
Голицын не обижался на Кайла — зарплату ему платили исправно, да такую, что за время, которое "граф" работал на суперзвезду, давно обеспечил безбедное будущее своим детям, если бы, конечно, у Бориса Игнатьевича были дети. Но все же злился.
Кайлу сходило с рук такое… о чем без содрогания думать было нельзя. И Голицын, правильный и принципиальный, подчиняется ему! К тому же эта история с Бананом…
В отместку за наем Борисом Игнатьевичем импланта с "читателем", актер самостоятельно выкупил в "Школе" громилу, и заявил, что тот будет одним из его личных телохранителей. Голицын пытался объяснить, что Белозерцев по прозвищу Банан не годится в телохранители. Он самодовольный, ненадежный, вспыльчивый, к тому же прошел неполный курс обучения в "Школе". На все возражения Кайл ответил одной фразой: "Он будет на меня работать". Тогда Голицын сдался, но поставил условие: Банан не будет входить в штат охраны. Пусть Белозерцев занимается гардеробом Кайла, разбором писем, отвечает на звонки, выполняет мелкие поручения нанимателя, но он не должен путаться под ногами, в противном случае Голицын не отвечает за безопасность звезды. Кайл условие не принял, и теперь у Голицына появилась еще один повод для головной боли: обучить Белозерцева всему необходимому или держать его подальше от звезды, когда предстоит куда-либо ехать.
Борис Игнатьевич злился, но утешал собственное уязвленное самолюбие соблюдением личных принципов. Борис Игнатьевич не мог сдать Кайла в полицию, потому что все еще работал на него. И уйти не мог, потому что до сих пор не подготовил собственную замену. Глупо, конечно, но идти против принципов, значит, предать самого себя. К тому же в жизни все происходит не так, как мы планируем, поэтому нечего обижаться, что приходится исправлять ситуацию незаконно. "Граф" и сам не чурался уклонений от налогов, да и со счетами любил побаловаться, отчего в конце месяца у него образовывалась переплата. Но эти нарушения — сущая мелочь по сравнению с проделками Кайла. Однако, возвращаясь к сказанному, кто из нас без греха?
Рассуждая таким образом, Голицын, получив вызов от нанимателя, обычно мысленно тяжело вздыхал, внешне оставаясь абсолютно спокойным, и отправлялся "на уборку".
Нынешнюю жертву Борис Игнатьевич узнал. Это была та самая девица из журнала "Люди века", которая энное время назад брала у знаменитости интервью. Но как она попала в оранжерею? Голицын видел, как девушка покинула поместье, и не заметил ее возвращения.
Объяснение было только одно: Кайл додумался позаботиться о собственном алиби, а позже помог журналистке очутиться на территории "L amp;P", открыв восточные ворота.
Женщина лежала на спине. Нижняя часть лица испачкана кровью, на шее все еще виднелся отпечаток мужской ладони. Обнаженное тело не поражало красотой, но было вполне привлекательным, особенно, если представить его в белом платье с блестками, которое теперь превратилось в измазанные кровью тряпки.
Среди орхидей журналистка выглядела как завядший, отживший свое бутон, который упал на землю стараниями чересчур сильного ветра. Голицын прикрыл тело женщины шелковыми остатками платья. Не для того, чтобы скрыть наготу, а чтобы не забыть важную улику.