Импортный свидетель (сборник)
Шрифт:
Кудинов уже знал, о чем говорил боцман, и благорат зумно промолчал. А боцман, видимо, ждал только случая выговориться.
— Тогда, конечно, все мы облучились, как поймали эту мину. Это, как я понял, наш конец. Все матросы, конечно, спорить начали: какой конец — это клад, золото, древние какие-то штуковины. А я точно знал, что смерть мы нашу выловили.
Бросили жребий. Выпало капитану, он пошел в кубрик, а мы все на палубе остались. Я-то знал, что он эту гадость ножом будет открывать, знал и где нож у него, и что он его искать будет долго. Ну, думаю, в тот момент, как он ее вскрывать будет, я нырну поглубже. Если шхуну разнесет, я хоть под водой буду,
Я ничего понять не могу. Нырнул — вроде все нормальные были, злые, ругались, побить хотели друг друга из-за шторма, друг на друга вину сваливали. Шутка ли — улова нет! А про нашего хозяина небось слыхали? Зверь, да и капитан ему под стать. Ну так вот, а тут капитан — я чуть не упал обратно за борт — появляется в смокинге, улыбается: «Господа…»— говорит. На прием, старый осел, пришел к королю. Я не знаю, что делать, у руля никого нет, а они друг на друга любуются, на «вы» перешли. Вот, думаю, чудеса.
И ведь тогда же я подумал: не к добру все это произошло с командой. С такой командой до берега не дойдешь. И вдруг мне и самому очень хорошо стало, весело, тоже я было обнимать всех начал, но, честно скажу, держал себя в руках: как будто и выпил много, но тем не менее с румба не сбиваюсь. А они все как в отключке. Потом у меня тоже появилось ощущение, что море стало красивым, и что дома все хорошо, и хрен с ней, с рыбой, переживем, и тому подобная галиматья. А с ними со всеми похуже, они, видать, совершенно потеряли компасы. Ну да ладно, я-то в норме, до дому дойдем. Так нет, капитан дает команду устроить пикничок прямо на палубе. Да мы и подумать так не могли полчаса назад! И знаете, хорошо все так было, выпили в меру, закусили, капитан сбегал за рулевым, сменил его, пока тот закусил тоже. И вижу, никто вроде таким чудесам не удивляется. Может быть, думаю, сговорились, сволочи? Меня-то на судне не очень любили. Потом вижу — нет: и когда я не смотрю, тоже в бирюльки играют. Короче, не знаю, как до порта мы добрались.
Но я еще тогда вспомнил об этой штуковине, что мы выловили в море. В ней все дело. Это она заразу выпустила, что все поспячивали, больше дело ни в чем. Потом я временно про нее забыл, а теперь вот совершенно вспомнил. Ее рассмотрите, может, на ней что написано.
— А ракушки, наверное, надпись затерли.
— Да какие на ней ракушки, эта штука «Made in USA», сработана так, что никакие ракушки не налипнут. На ней на всех языках написано, что надо делать и для чего она, только мы все про нее забыли. А интересно, не стоит ли она все там же, в кубрике? Или вы уже про нее знаете?
— Я знаю про ту, которая в ракушках.
— Ну не знаю, может, мы про разные вещи говорим, наша в ракушках не была.
— Скажите, боцман, а зачем вам притворяться, что вы плохо себя чувствуете?
— Как зачем? Кому-то, видно, нужно подержать меня в этой клинике, ну а раз держат — надо лечить. Я смотрю, другим…
— Вы сказали «другим», а много в клинике народу?
— Потом расскажу, много. Так что другим дают какие-то лекарства, они психуют, а у меня от того же самого сознание проясняется, может, думаю, после морского того баллона.
— Ну и что же дальше?
— А то, что я потом уже понял, что травят меня, память убивают, но получается у них наоборот. То, чем я надышался в море, у них к этому ключа нет.
Кудинов откинулся в кресле машины. До этого он слушал напряженно, а тут вдруг подумал: «Сколько сразу улик, вот бы этого боцмана — да свидетелем обвинения».
Первое: капсулы вовсе не времен войны, а современные, значит, кто-то делает сегодня потихоньку свои опыты над людьми; второе: кому-то не выгодно, чтобы знали об этом, вот боцману память и вытравляют, но волей случайности это не получается; третье: в клинике Федерика содержатся люди, которым тоже убивают память. Кто-то сказал, что память — это совесть, и если ее убивают, то, стало быть, это тоже кому-то надо; и, наконец, четвертое: сам того не подозревая, боцман сообщил о противоядии, следовательно, можно попробовать остальным помешанным членам команды «Дюгоня» вводить психотропные средства, те, которые вводили боцману, и привести их в норму.
«Правда, они перестанут быть вежливыми и станут снова грубыми, но зато нормальными!» — Эта мысль почему-то позабавила Кудинова.
Но если все это так и если к тому же машина снабжена передатчиком, а люди Федерика и сам Федерик слышали разговор, боцману беды не миновать, а скорее всего, так оно и есть.
— Ну, давай поедем к тебе домой. Где живешь? — грубо предложил боцман.
Кудинов назвал отель. Когда он уже вышел из машины, тут только вспомнил, что это его машина. Вернее, машина корпункта, но, лихо взяв с места, боцман уже исчез в сумерках.
И Кудинов посмотрел ему вслед. Он чувствовал, что видел боцмана сегодня в первый и последний раз.
…В утренних газетах появилось краткое сообщение о том, что некий неизвестный гражданин ночью ломился в дверь дома (Кудинов знал, какого именно: это был бывший дом боцмана). Хозяева, приняв его за грабителя, применили оружие, й он скончался от ран.
Из архива Вождаева
Будут ли расти пальмы в Сибири и постигает ли Нью-Йорк судьба Атлантиды? Какими бы фантастическими ни казались эти прогнозы, они могут стать действительностью в обозримом будущем. О предотвращении экологической и климатической катастрофы, которая, возможно, ожидает нашу планету, шла речь в Венском международном центре на втором этапе переговоров по разработке протокола об ограничении использования химических веществ, способных оказать разрушающее воздействие на озоновый слой нашей планеты.
5
Мирославу Войтецкому не нужно было искать способа самоубийства, достаточно было принять любую из недавно изготовленных сывороток, и все кончилось бы в считанные мгновения. Однако Войтецкий не спешил, он боялся отнюдь не этих мгновений. Он боялся, что со смертью тела не наступит смерть духа, а ведь он хотел умертвить именно дух. Он, ученый, создавший сыворотку, способную уничтожить сознание, перестроить клетки мозга таким образом, чтобы они воспринимали мир, как это угодно кому-то, сам боялся потерять теперь alter ego, боялся перестать ощущать себя или вдруг начать ощущать иначе.
Мысль завершить свой жизненный путь пришла однажды утром и была удивительно заманчивой. Мирослав устал и уже готов был принять какое-нибудь снадобье, но вовремя одумался. «Здесь, — подумал он, — узнают его по очертаниям тела, а не по его духу, значит, если тело после принятия сыворотки не изменится, то он как был, так и останется для всех тем же Мирославом Войтецким, только по сознанию он уже будет другим, приспособленным лишь для того, чтобы воспринимать команды и указания. Им будут управлять, и, что самое страшное, он будет доволен своим хозяином и будет с удовольствием «лизать бьющую его руку».