Импортный свидетель (сборник)

Павлов К.

Не мог он не быть провокатором, поскольку все, кто находились с ним в одной комнате, где он говорил свои свободолюбивые речи, исчезали, а он постепенно, как болезнь, добирался до Мирека. А Мирек ничего не понимал, говорил, что все аресты вокруг него случайны. Но это не было случайностью. Иногда Вендт переигрывал и, понимая, что переборщил, был некоторое время сумрачным, искал, как поправить положение. Но попробуйте провести женщину, которая на десять лет вперед чувствует страх и опасность за ребенка, мужа! Как Вендт ненавидел меня за то, что. я его поняла! Я уж старалась быть

предельной вертихвосткой и дурочкой, чтобы он ничего не заподозрил.

Сейчас, когда прошло столько лет, я понимаю, чего стоило Мирославу сделать то, что сделал он. Он спас вас всех, в его руках было самое сильное оружие, когда-либо известное человечеству. Он мог уничтожить и воссоздать разум — самое драгоценное, чем владеет Вселенная.

Он, как испорченная машина, как робот с неверно заложенной программой, вышел из повиновения и стал превращаться в свою противоположность, то есть в противоположность того Войтецкого, которого делали люди Мильнера.

Робота в таком случае разбирают на запасные части, а Войтецкий был дороже, его нельзя было перебрать, как мотор, и собрать так, чтобы он работал на других оборотах. У Войтецкого постоянно одна из частей его гениального мозга работала на добро.

Войтецкий поставил своей целью создать сыворотку добра, потом он решил, что сыворотку не захотят принимать, и создал газ, который мгновенно способен перестраивать клетки мозга, парализуя негативные реакции.

Можно, конечно, спросить, что значит настроить мозг на добро. Он говорил, что это значит затормозить те центры, которые руководят восприятием отрицательных эмоций, те центры, которые пестуют агрессивность.

Уверяю вас, если бы Войтецкий не умер, ему бы удалось не только это, он создал бы сыворотку хорошего настроения и, быть может, нашел бы эликсир любви.

Однажды он в шутку сказал об этом Вендту, который встрепенулся, как заспавшийся великан, и стал так рьяно служить Войтецкому, что по прошествии нескольких дней даже слепой на интуицию Войтецкий и тот сообразил, что дело нечисто, что Вендт, быть может, не тот, за кого он, Войтецкий, его принимает.

Во всяком случае неподалеку от коттеджа ученого вскоре возник еще один, нижние этажи которого находились глубоко под землей. И там другой ученый, подобный Войтецкому, но принадлежавший к другому народу, за ту же похлебку перепроверял все, что создавал первый, и о результатах докладывал вездесущему Мильнеру.

Второй Войтецкий имел немецкое имя, был более голодным и не утруждал себя посторонними мыслями. О его существовании Мирек не подозревал, хотя и часто разговаривал с хозяином коттеджа немного высокомерно, немного иронично: он был уверен, что перед ним садовник, и иногда даже болтал с садовником о мутантах добра и зла.

Дочь садовника, Войтецкий об этом даже не мог подумать, была законной женой Вендта, а ее отец — профессором Сорбонны по кафедре генетики и иммунологии, и его настоящее имя было знакомо Войтецкому по многочисленным работам.

Из архива Вождаева

Одним из первых докладов, анализировавших возможности использования гипноза и наркотических препаратов, явился обширный меморандум корпорации «РЭНД», составленный по заказу ЦРУ в 1949 году. В нем этот мозговой трест Пентагона и разведывательных служб обосновал необходимость проведения экспериментов над поведением человека.

9

Консервированные мутанты — вот была идея Вой-тецкого, и с этой идеей считались все. Более того, терпели Войтецкого, потому что он был единственным, кто мог бы эту идею осуществить.

Мирослав работал день и ночь.

Верный Вендт следовал за ним по пятам. Мало что понимая в том, что делал Войтецкий, он тем не менее своей неусыпностью тоже помогал делу.

Однажды Войтецкий был очень расстроен, подготавливаемый им опыт не получался. Увидя Вендта, он как-то по-особенному взглянул на него, затем подвел к столику с только что изготовленными препаратами и заявил: «Выпейте, герр Вендт» — и подал стакан с желтоватой, похожей на разболтанный желток, жидкостью.

Вендт, не зная наверняка, что предлагает ему Войтецкий, пошутил, заявив, что здесь, видимо, яд. Мирослав что-то ответил. Тогда Вендт, незаметно окунув палец в раствор, дал понюхать его лабораторной мыши, сидевшей неподалеку в клетке. Мышь, хотя и выглядело это странно, облизала палец и встала на задние лапки. Вендт с интересом разглядывал ее.

Войтецкий, казалось, занимался своим делом. Вдруг он спросил:

— Выпили, Вендт?

Вендт поднял полный стакан.

— Не пейте, это вам не нужно, вы и так хороши, но попробуйте заставить выпить это кого-нибудь из них. — Он широким жестом обвел лабораторию.

Вендт сразу поставил стакан на столик.

— Что это, черт возьми? — спросил он.

— Это мутанты, Вендт, формула бытия, и эта формула создана мной.

— Означает ли это, герр Войтецкий, что все, принявшие это (жест на стакан), станут думать и действовать по вашему образцу и подобию?

Войтецкий задумался: такой вопрос был для него неожиданным. Он не был готов к ответу. Попросту ему не приходило в голову такое.

Вендт принял молчание Войтецкого за его поражение.

— Скорее всего, вы правы, Вендт, но только для фантастических книг. На самом деле это, конечно, не так. Я вывожу из подкорки мозга в кору — специально говорю вам столь примитивно, понимая вашу неграмотность, так вот вывожу в кору не свое мироощущение, а все то доброе, что годами вытравливалось и забывалось людьми. Так что смело пейте — станете добрым и отзывчивым.

— Намекаете на ампутированную доктрину совести?

— Постоянно о ней думаю… Впрочем, если не хотите, не пейте, да вам, по моим наблюдениям, не так-то и надо это пить, лучше найдите мне самого большого здесь негодяя, и я сделаю из него агнца.

— Вот это уже интересно, герр Войтецкий! Только позвольте узнать, каковы ваши методы отбора негодяев?

— Негодяй — это мерзавец, который уничтожает других морально и физически.

— Но позвольте, не хотите же вы сказать, что, заставив принять другого ваши мутанты и переделав его психику, то есть сделав его другим, вы не уничтожите его как личность, а может быть, и физически.