Импортный свидетель (сборник)
Шрифт:
А пока мы смеемся над искателями приключений, Джоджон Авзуров подкрадывается к палатке режиссера, потихоньку достает из нее гитару и начинает прикладывать эту гитару к снегу, оставляя в нем огромные, похожие на человеческие, только во много раз больше, следы. Свои следы он ловко заметает ладонью. Черенком гитары он оставляет следы «пальцев». Следы он доводит до обрыва.
После этого с чувством выполненного долга идет спать.
Засыпая, нет сомнений, он видит перед собой лицо Садригул. Садригул гладит его по лысине и говорит голосом режиссера: «Проворонил
Удивленный Джоджон открывает глаза и обнаруживает странное сборище возле своей палатки. Все шумно обсуждают происшествие.
— Ну вот же следы, — пытаясь перекричать других, негодует девушка, — значит, он существует!
— Кто?
— Снежный человек.
— Конечно, существует, — вдруг говорит Джоджон. — Он на гитаре играет…
Все смеются.
Режиссер, плохо выспавшийся, ночью замерзший, потому злой и недоступный, не принимает участия в веселье.
— Он действительно был здесь, снежный человек? — спрашивает Джоджона девушка в красной косынке.
— Нет, — говорит Джоджон, — снежных людей здесь нет, это по другой тропинке, а здесь только пещерные… Вон-вон он падает, — вдруг говорит Джоджон, показывая на глыбу, падающую по снежному склону горы.
Полным восторга взором девушка в красной косынке провожает его широко раскрытыми глазами.
После возвращения из экспедиции Джоджон Авзу-ров был приглашен вновь в тот же кабинет к заместителю председателя исполкома.
— Не верю я в снежных людей, — сказал в этом кабинете Джоджон.
— Я тоже, — сказала ему женщина, — но поступить иначе было бы негостеприимно. Кстати, они попросили отвезти одну из сотрудниц телевидения, помощника режиссера, в Калай-Хумб. Им там надо посмотреть натуру.
— Так я же как раз туда еду техосмотр сельхозтехнике проводить, — сказал Авзуров, — конечно же, захвачу…
Джоджона за «снежного человека» в исполкоме не похвалили. Но он вышел оттуда бодрый, считая, что живет и трудится не для похвал.
— У меня есть своя работа, — громко сказал он пустой улице, — интересная и, главное, мужская. Я слежу за порядком на дороге. А снежного человека пусть ищет уголовный розыск или БХСС.
Во второй половине дня, когда были приведены в порядок приостановленные из-за незапланированного вояжа в горы дела, Джоджон с той самой девушкой в красной косынке, что широко раскрыла глаза, когда увидела следы снежного человека на снегу, выехал в Калай-Хумб. С одной стороны их пути нависающая, необозримо высокая отвесная скала давила воображение, с другой — пропасть твердила о суетности бытия…
Где-то внизу билась река. Светило солнце.
— Хорошая погода сегодня, — сказала девушка, чтобы что-то сказать.
Джоджон посмотрел на нее так, словно она сморозила глупость.
— А горы-то, горы какие, — не поняв его взгляда, продолжала девушка, — помните, у Лермонтова?
— Помню, — вдруг перебил ее Джоджон. — Вон там видите облачко? Оно нам испортит погоду.
Девушка вздрогнула. Она думала, наверное, что она одна знает Лермонтова, и посмотрела вперед. Над одним из пиков действительно виднелось облачко, косматое, зацепившееся за гребень скалы.
— До Калай-Хумба ехать четыре часа, — сказал Джоджон, — а от силы через два я сниму с себя всякую ответственность за природу. Здесь будет буря с селем. Так что лучше всего доедем до Рушана, там переночуем.
Девушка слово «переночуем» восприняла близко к сердцу, к тому же превратно, и не поняла, решив, что Джоджон шутит. А потом, как водится, возмутилась.
— Мы едем в Калай-Хумб, — заявила она, — у вас же есть приказ довезти меня туда сегодня.
Джоджон промолчал, не скрывая недовольства. Дальше они ехали молча.
А в это время порывистый ветер стал рвать дорожный указатель с надписью «Рушан». По обшивке машины защелкали, как орешки, мелкие камешки. Стало вдруг темно, и хлынул дождь. И вдруг в этом месиве природных сил словно предупреждение вспыхнул последний солнечный луч и исчез.
…А кое-где, наверное, сияет солнце…
Девушка в красной косынке в ужасе смотрела на ДжОджона, а тот, вцепившись в руль, глядел на часы, дорогу и спидометр.
Уже в темноте они подъехали к Рушану. С гор реками стекала на дорогу глина с камнями. По радио пел детский хор.
— Когда поют дети, — вдруг зачем-то сказал Джоджон, — я знаю, что все будет хорошо…
Но до «хорошо» еще надо было дожить.
По крыше машины застучал дождь уже не с камешками, а с камнями.
— Я не могу подвергать вас опасности, — церемонно сказал Джоджон, — остановимся, утром поедем дальше.
— Мы должны быть в Калай-Хумбе сегодня, — твердо сказала девушка. Так твердо говорят только о нежелании вступать в брак.
— Ну да, разве может абориген иметь свое мнение на что-то? — пробурчал Джоджон с акцентом. — Но ехать дальше опасно.
Девушка хотя и была смущена репликой Джоджона, но быстро взяла себя в руки.
— Мы уже попросили у вас прощения за бестактность, хотите, я попрошу его еще раз, но только мы едем в Калай-Хумб. — И она надула свои хорошенькие губки.
И вскоре мимо них промелькнул дорожный знак «Рушан», перечеркнутый полосой. Впереди были Калай-Хумб и сель. И, быть может, конец. Но об этом знал только начальник ГАИ.
Восемь раз солнце сменялось каменным дождем. Девушка в красной косынке была уверена, что окружающий пейзаж похож на картину Брюллова «Последний день Помпеи», а Джоджон считал, что пейзаж напоминает картину Бруни «Медный змий», потому что с гор скатывались кроме камней змеи, лягушки, ящерицы (Джоджон не говорил об этом, чтобы не травмировать девушку).
С горы, пересекая дорогу, хлестала река.
Огромный валун сбил мост, по которому бежала дорога. Ризо Арустамов, черноволосый голубоглазый работник Рушанской ГАИ, знал о подобных проделках природы: сейсмологи предупредили его, и в этот час он как раз проезжал по трассе, инспектируя свой участок. Он увидел необычное для европейца, но совершенно обыденное на Памире явление: низвергаясь с гор, хлестал прямо через дорогу чудовищный поток такой силы, что даже видавший виды инспектор присвистнул.