Импровизация в тональности форс-мажор
Шрифт:
Теперь Бэла никогда уже не перегрызет никому горло.
Нет, стоп, не жалеть себя. Пожалеешь — пропадешь. Это не так важно. Главное — выжить, и чтобы все остальные остались живы.
Так вот, она не сказала Сашке тогда, но когда-то сказать ему надо. Кто его знает, может быть, он будет строить планы, где то, что Белка оборотень, сыграет решающую — ну или просто важную? — роль?
Будь это приключенческий роман, тот факт, что Бэла утаила свою трагедию, непременно стал бы для «Блика» роковым.
Поэтому она, конечно, не собиралась хранить тайну. Только в совсем идиотских книгах и пьесах люди утаивают самое
Но выслушивать соболезнования и мучительно утешать своих же утешителей не хотелось тоже, поэтому она выбрала момент, когда все готовились приступить к воплощению Сашкиного плана. Для этого беднягу «Блика» требовалось разрисовать снаружи и внутри так, чтобы и сантиметра квадратного не осталось. Брать в руки уголек предстояло каждому, даже тем, кто, как Бэла и Людоедка, ни хрена не понимали в графической магии. Нет, Бэла, конечно, учила в школе основы и даже их сдавала… по принципу «сдал — забыл».
Так что она дождалась, пока Сашка всем все растолкует, пока все возмутятся, выскажут свои возражения, и только тогда сказала:
— Кстати, я больше не оборотень. Вам нужно это знать.
Реакция в кают-компании была… молчаливой. Кажется, всех просто ошарашили ее слова. Молчание давило, заставляя как будто бы оправдываться, хотя Бэле и нечего было стыдиться. Она вскинула голову:
— Меня пытали. Я уже говорила. Оказывается, от этого можно потерять зверя. Я не знала. Ну вот так получилось.
Она еще хотела добавить «Сандра не успела помешать», но не стала. Получилось бы, что она выгораживает Сандру, но ведь та действительно не виновата. Так что и выгораживать не нужно.
— Да… — пробормотала Людоедка. — Я слышала о таком, но про оборотней столько всякого рассказывают…
Еще молчание. Потом — неожиданно — первым заговорил Володька:
— Слушай, ты поэтому сказала сейчас, а не раньше, чтобы никто не приставал с сочувствием?
Белка удивленно на него поглядела. Он сидел по левую руку от нее, такой же несуразный и лохматый, как обычно.
Она не смогла ничего ответить Володьке. Не то чтобы слезы подступили — какие слезы, о чем вы? Можно плакать, когда потерял любимого человека, родственника или друга. А какие слезы, когда потерял себя? Кто их будет лить-то?
Просто оцепенели мышцы лица.
— Но ведь это же ужас что! — воскликнула Катерина. — Белка, ведь…
— Цыть, — перебил ее капитан Белобрысов. Белка отстраненно отметила, что его капитанская ипостась удавалась ему все лучше и лучше. — Тогда давайте по местам. Дел невпроворот. Людмила Иосифовна, вас я попрошу напоить Сандру тем отваром, от которого она будет спать, а потом проснется здоровой. Бэла, поможешь ей? Или все-таки будешь печати рисовать?
— Печати, — хрипло сказала Белка.
Пусть будет сложная, незнакомая задача, к которой непривычны руки. Чем сложнее дело, тем меньше времени остается думать… о всяком. А красота рисовки сейчас не очень важна, Володька сам так сказал, когда они обсуждали Сашкин план.
Главное, пережить шок. От шока умирают. А она не собирается умирать. Оборотни — они живучие. Даже если Бэла больше не оборотень.
***
Золотая капля взмыла вверх — и распустилась в ночном небе над Тортугой пышным цветком. Грохнуло, бахнуло. Впрочем, никого это не разбудило: девять, десять, даже одиннадцать вечера — детское время по меркам курорта. Во-вторых, Тортуга и не думала спать. Тортуга кипела легкомысленной, праздничной жизнью: в парке все еще работали аттракционы, кроме тех, что рассчитаны на совсем уж малышей, на улицах города за воротами парка играла музыка в кафе и ресторанах, прогуливались парочки и компании…
И, конечно, не спала служба безопасности планеты, разбираясь с недавними происшествиями. Но беззаботных гуляющих это мало волновало. Они пересекли сотни парсеков по волнам опасного эфира, заплатили немалые деньги (и продолжают платить!), чтобы окунуться в сияющую атмосферу праздника, далеко от повседневных житейских забот — и намеревались черпать эту атмосферу полной чашей! Благо, ни в хлебе, ни в зрелищах недостатка не было.
Вот например, что это такое красивое, поющее и стреляющее золотыми огнями из мачты, плывет по реке? Надо подойти посмотреть… ну, если нет дел поважнее, потому что ежели ты здесь не первый день, то уже, конечно, насмотрелся на эти карнавальные имитации пиратских кораблей, которые периодически устраивают парад на местной речушке! И понятно, что ничего с нормальным водоизмещением сюда не зайдет, но смотрится красиво, огни отражаются в темной воде… а что еще надо?
Так что люди подходили к краю мощеной камнем набережной, любовались красочной иллюзией, но — без особого внимания. Целовались, перекусывали, садясь на украшенный магическими огоньками парапет, даже ныряли в речку и с хохотом вылезали обратно. А очередная развлекалочка пусть себе плывет, создавая антураж...
На это и был расчет.
Если не можешь уйти тихо — уходи громко. Весело, с музыкой, с фейерверками, с фанфарами! И тогда тебя не заметят.
В теории, по крайней мере, так. Принцип похож на знаменитую идею похищенного письма: когда что-то на виду, то тебя не замечают. Володька, когда читал про такое, всегда невольно восхищался мошенниками или вояками, что шли на такую хитрость: это какой же наглостью надо обладать!..
Очень тяжело психологически: выставляться, чуть ли не орать «смотрите, я здесь!" — и быть уверенным все это время, что сработает. Не переборщить, не пережать, не выдать себя неуместным жестом. Не привлечь все-таки к себе внимание.
В общем, тяжело плыть через весь вражеский город — а именно так его воспринимал теперь Володька Тортугу — находясь в центре сверкающей, поющей иллюзии огромного (больше стандартных размеров) пиратского галеона с туго надутыми разноцветными парусами!
Сказать, что Володьке было страшно, было все равно что назвать эфир умеренно опасным местом. Володька был в ужасе.
От его давешней эйфории не осталось и следа.
Когда обретаешь волю к жизни, появляется и неожиданная проблема: начинаешь этой жизнью дорожить. Под конец его пребывания под спрутом Володьке сделалось почти все равно — ну погибнет и погибнет, как будто это много хуже, чем тянуть эти тяжелые, серые, однообразные дни!
А теперь хотелось дышать полной грудью, хотелось пить вино, обнимать красивых девушек — даже если ограничиться только объятиями, все равно приятно! В общем, хотелось жить. Вместо этого приходилось напрягать все силы, чтобы выполнять безумный план их безумного капитана.