Имя для героя
Шрифт:
– Ну…смутно…мало, в общем.
– Здание было построено в конце шестнадцатого века при Федоре Иоанновиче, сыне Ивана Грозного, – с явным удовольствием принялся рассказывать старый чиновник. – Тогда в государстве российском после Иоанновых сумасбродств наступила относительная стабильность и даже некоторая эйфория, что ли. Строили много. Хотя это практически единственное здание в городе, сохранившееся с тех времен. Оно, разумеется, горело неоднократно и неоднократно же перестраивалось, но фундамент… Фундамент и обширнейшие подвалы остались неизменными. Когда-то в них, говорят, пытали государственных преступников. И – всегда! – сваливали в эти подвалы всякий ненужный хлам. Старую мебель в основном, ну и прочее в том же духе. Подвалы эти, конечно, время от времени чистили, но они настолько обширны и запутаны, что их истинных размеров не знает никто. Точных чертежей, естественно, давно нет. Помнится, мне году, эдак, в сорок девятом комендант здания рассказывал об этих подвалах такое… Куда там Стивенсону и Дюма! Так что вы, ежели наберетесь духу и сумеете туда проникнуть, пошарьте, как следует. Чем черт не шутит! А вдруг сунули челобитную в стол, там, или шкаф, конторку какую-нибудь – не знаю уж, что у дьяков и тиунов того времени было из канцелярской мебели, а потом снесли ту мебель в подвал, и стоит или лежит она там теперь уже триста лет, и в ней – челобитная купца Семена Борисова. А его неприкаянная душа в призрачном обличье бродит по коридорам и губит ни в чем не повинного нашего брата-чиновника, – Двоепольский оживился, глаза его молодо блестели, мундштук в иссохшей руке так и летал по воздуху – Вадим Никанорович подкреплял свою фантазию энергичной жестикуляцией. – Эх, был бы я помоложе лет на двадцать… Да что там на двадцать! И десяти бы хватило. Отправился бы с вами, ей-богу! Но вы уж там поосторожнее, прошу вас, фонарь хороший возьмите, а еще лучше – два фонаря. Еды на всякий случай, воды… И потом обязательно ко мне – расскажете как там и что, договорились? Подвалы, кстати, очень сухие, там все должно отлично сохраниться, так что…
Вышел Трентиньянов от старого чиновника совершенно ошеломленным, но, пока дошел до дома, успокоился, собрался с мыслями и решил, что резон в словах Двоепольского, пожалуй, есть и, что все равно ничего больше не остается – надо лезть в чертов подвал.
Измазанный и поцарапанный, весь в пыли и паутине, Трентиньянов обвел исступленным взором очередной «каземат» вслед за лучом фонаря и тут же увидел в углу громадный, окованный позеленевшей медью сундук.
Позади были пять часов блужданий по каменному лабиринту среди остатков канцелярской мебели, поржавевших остовов пишущих машинок, обломков стендов соцсоревнований и Досок почета, а также монбланов и эверестов прочего застарелого хлама эпохи развитого социализма, и не только ее.
Предусмотрительный Вениамин Александрович захватил с собой уголь и мел, чтобы помечать дорогу, и заблудиться не боялся, тем более что обладал хорошей зрительной памятью и чувством ориентации.
Подвал, однако, своей грандиозностью превосходил всякое воображение. Чего здесь только не было! В одном из помещений Вениамин Александрович, к примеру, наткнулся на деревянную вешалку с висящим на ней самым что ни на есть настоящим эсэсовским плащом и эсэсовской же фуражкой, а в другом углу ему померещился мумифицированный труп какого-то мужчины в солдатских обмотках и буденовке, но он быстро отвел фонарик в сторону и шмыгнул в ближайшую дверь; и на исходе четвертого часа путешествия, когда Трентиньянов находился уже на третьем (если считать сверху) его этаже, ему показалось, что он блуждает здесь если и не всю жизнь, то уж оставшуюся ее часть будет блуждать точно.
Черта лысого я здесь найду, с тоской думал Вениамин Александрович, проваливаясь ногой в трухлявые остатки дээспэшного стола семидесятых годов двадцатого века и тут же пребольно ударяясь коленкой об дубовую целехонькую конторку времен Александра Первого. Собственно, то, что хорошая, сработанная из настоящей древесины, а не из прессованных с клеем опилок мебель здесь действительно прекрасно сохранилась, и толкало Вениамина Александровича на дальнейшие поиски, а когда он обнаружил помещение с мебелью, явно сделанной раньше девятнадцатого века и в одном из ящиков нашел замечательно сохранившиеся бумаги, исписанные чьим-то изящным, безукоризненным почерком, его сердце забилось сильнее, и он ощутил в себе тот азарт, который хорошо знаком археологам, исследователям, а также неугомонным искателям старинных кладов.
Трентиньянова, разумеется, никоим образом нельзя было заподозрить в отличном знании образцов канцелярской мебели конца шестнадцатого века, но этот сундук… Сундук был древним, сразу видно, и Вениамина Александровича потянуло к этому сундуку с неодолимой силой.
С трудом откинув тяжеленную крышку (замок отсутствовал), Трентиньянов посветил фонарем в пахнущее всеми прошедшими русскими веками нутро сундука и увидел на дне пергамент.
Если вы думаете, что чиновник тут же схватил этот пергамент руками и стал читать, то вы глубоко ошибаетесь и плохо знаете Вениамина Александровича. Нет. Еще накануне, обдумывая предстоящую экспедицию, он учел все до последней мелочи. Триста лет – не шутка. Даже в сухом микроклимате подвала документ подобной давности может не выдержать резкого обращения.
Вениамин Александрович залез в сундук с ногами, встал перед пергаментом на колени и осторожно сдул с него вековую пыль.
Буквы давно выцвели, да и в старославянском Трентиньянов, прямо скажем, был совсем не силен, однако сердце его радостно и тревожно забилось, когда он сумел разобрать начальные слова: «Челобитная» и «купец Семенов сын Борисов…»
Да. Вениамин Александрович Трентиньянов был очень и очень предусмотрительным человеком!
На свет фонаря появилась баночка с тушью и тонкая колонковая кисточка. Обмакнув кисточку в тушь. Трентиньянов крайне осторожно вывел внизу пергамента: «Утверждаю» и свою подпись, потом достал из сумки печать отдела Болот и Лесов, которую накануне взял из сейфа, с нежностью подышал на круглое черное донышко и, мысленно перекрестившись, аккуратно приложил ее к пергаменту…
Тяжкий долгий гром прокатился от крыш до подвалов облисполкома.
Дрогнули стены.
– Спаси тебя Бог, боярин! – гулко каркнул за спиной голос купца Семена Борисова, полный невыразимого облегчения, и ветхий пергамент рассыпался на глазах в мельчайшую невидимую пыль.
Следующий день был воскресным, и Трентиньянов проснулся поздно.
Накануне, крайне утомленный, как физически, так и душевно, он свалился в постель, что называется без задних ног, но теперь чувствовал себя отдохнувшим и голодным.
Жена уже вернулась с рынка, и из кухни доносились восхитительные запахи.
За завтраком Вениамин Александрович смотрел по телевизору новости и вполуха слушал жену, которая рассказывала очередную городскую сплетню, подхваченную ею на рынке в короткой очереди за домашним творогом.
– …представляешь?! Полностью исчезла за ночь, будто и не было ее вовсе! Тебе, как представителю областной администрации, это должно быть интересно.
Трентиньянов отставил чашку с кофе.
– Что исчезло? – спросил он.
– Ты меня никогда не слушаешь! – обиделась жена. – Свалка наша городская знаменитая, что воздух и речку Змейку отравляла столько лет, говорят, исчезла за одну ночь.
– За ночь? – поразился Трентиньянов. – Да ее и за год не вывезешь! Брешут люди, да и я бы знал, если что… – он вдруг осекся. В его хорошей зрительной памяти отчетливо всплыло еще два слова из челобитной купца Семена Борисова: «ръка Змейка».
Забыв про кофе, Вениамин Александрович выскочил из-за стола, торопливо оделся, сказал жене, что скоро вернется (забыл на работе важный документ, а утром в понедельник он должен быть в готовом виде представлен начальству) и выскочил из дому.
К знаменитейшей городской свалке он подъехал на такси.
Про свалку эту можно было написать отдельный роман.
Она образовалась еще в конце девятнадцатого века, когда город Гревск, подобно многим другим городам Российской империи начал бурно и промышленно развиваться, и с тех самых пор являлась нескончаемой головной болью, как городского, так и губернского (а позже и областного) начальства. На свалке этой… Впрочем, не о ней речь. Не о ней речь потому, что свалки не было.
Исчезла.