Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой
Шрифт:
Учу иврит. Прекрасный язык, несколько механистичный, что ли, но дается. Точка на иврите – никуда. А дальше по родам местоимений и чисел, две точки – никудот, а три – шалош никудот. Многоточие, наверное, еще как-то иначе называется. Я пришла в группу, которая уже месяц учила язык, стала нагонять, умею читать и списывать с доски или учебника, сама писать еще не могу. Правда, хожу не регулярно, часто сбегаю в Яд Вашем. Там у меня встречи, общения, о выставке пишут в израильской прессе, в четверг, 26-го была еще одна передача по «Коль Исраэль», через несколько недель в передаче «Культурная жизнь Израиля» снова будет о выставке, и ты услышишь мой голос, довольно длинная речь. Тоже было по английскому радио, где говорила по-английски, но я не слышала.
‹…› Манька была 10 дней в лагере религиозном с девочками, привезла кучу смешных историй, Федя обучает меня ивриту, очень толково, надо сказать, сегодня привел какую-то девушку, весьма милую, Лену, играть на компьютере. Он в стране мистических возможностей чувствует себя очень свободно, франтит,
Сережа, по-моему, постепенно включается в газетную работу, собирает материалы, готовит свою часть, они начинают выходить в середине сентября, эта газета в будущем будет распространяться и в СССР, так что мы вам отсюда все распишем по-честному, какая здесь бюрократия, какие здесь социалистические основы всего, какая это страна переходной формации, желательно, чтобы она скорее перешла в капиталистическую целиком, потому что пережитки социализма тяжелы даже в мистической стране.
‹…› Послала тебе каталог, в спешке, кажется, не надписала Семену, или надписала? Напиши подробно, как ты, что делала на даче, как Семен Израилевич, что пишешь после тех замечательных нескольких стихотворений, что с книгой о «Поэме без героя»? ‹…›
22. Е. Макарова – И. Лиснянской
Начало декабря 1990
Дорогие мои, мама и Семен Израилевич! Я все вспоминаю, как мы гуляли по Яффо, как ели на берегу Средиземного моря банановое мороженое. И не только море с мороженым. Очень странно, вас нет. ‹…› Но мы снова встретимся и продолжим наши прогулки вдоль Мертвого моря и Красного, по пустыням Негева и Тверии, – маленькая страна требует к себе большого внимания [44] .
44
Мама и Семен Израилевич гостили в Израиле по приглашению Шамира, тогдашнего премьер-министра. Ноябрь 1990 года выдался солнечный, и нам удалось попутешествовать. Увы, для Семена Израилевича это посещение Израиля оказалось первым и последним. Но мы с мамой после 2003 года ездили и на Красное море, и в пустыню Негева. «Эх, Семочка, это бы тебя поразило, – вздыхала мама, – но ты и так все видишь», – добавляла она вопросительно.
Лена, Тяпа и дети [45] не получили пока своего багажа, где были у них все документы, так что висим в неизвестности, это закономерно, когда есть сложности и без того, нужно, чтобы возникли еще большие, тогда прежние перестают казаться такими уж непреодолимыми. Думаю, все уладится, а терпения мне не занимать. Тяпа с кошкой живут, как и положено кошке с собакой, но, говорят, между животными мир наступает через неделю.
Мы с Леной сидим в кухне и пишем письма – уже не друг другу, а вам. Надеюсь, что очень скоро мы точно так же с вами будем сидеть ну пусть не на кухне, в роскошной квартире, и писать письма в Москву.
45
Лена Кешман (Изюмова) репатриировалсь в Израиль с детьми и собакой.
Поразительно интересная жизнь, кажется, я способна ее принимать во всем, и в трудностях, которые она создает, почти что нарочно, в самом ее замысловатом течении столько простого смысла, что когда видишь его, когда открыт ему, – чувствуешь головокружительную свободу. Свободу приятия. Я бы мечтала, мама, чтобы ты поправилась душевно, ведь ты – моя мама. Я у тебя позаимствовала все эти возможности, и наша природа одна, – ты должна скоро выздороветь. Главное, не думай, что все в жизни окружающих зависит от твоих усилий. И не винись, ты ни в чем не виновата. Разве в том, что тебе дан талант, это всегда трудно, в повседневности.
Мамуль, Ленка уже уходит сдавать письма, так что это вышло куцым, но вполне, думаю, понятным посланием из Иерусалима, где все так и нет дождя, в Москву, где снег и холод. ‹…›
23. И. Лиснянская – Е. Макаровой
17 декабря 1990
Моя родная, единственная, лучше которой нельзя придумать! Леночка! Будь хоть за меня спокойна, мне гораздо лучше, я бы даже сказала: мне хорошо!
Только теперь, ретроспективно, понимаю и вижу, на какой чудной земле я была! В памяти всплывают все места и подробности, которых я как бы не видела, была безразлична из-за своего жуткого недомогания. Я и к тебе и к детям не могла проявить то чувство, то внимание, которое во мне, – все как бы было отодвинуто, загнано куда-то тревожной депрессией. Такая моя судьба дурацкая – все ополовинивается и даже на три четверти отрезается. Так и с сумкой Билла. Грабеж бессмысленный. Например, один кроссовок остался, другой взяли, и так – со всем. Одну банку крема, две банки молока, супы, детям посылка. Но Яне [46] в полуопустошенный пакет я сунула банку с кофе, штанишки и супы. Папе отдала одну банку молока, 2 – исчезли. Ну я совершенно об этом не тоскую. ‹…› «Я радуюсь, когда теряю вещи» [47] . Это стихотворение я не зря написала. Здесь меня ожидала большая публикация – полстраницы – в Литературке, и верстка моей книги совписовской [48] . Вычитывать пока не могу, но Машка и Семен вычитали. Семен же здесь чувствует себя дурно, его шатает, и почему-то очень недомогается. Но так потрясен Израилем, что он злится, когда ему задают низко-бытовые вопросы – что почем, а не что это за страна.
46
Дочь Сергея Макарова от первого брака.
47
48
Стихотворения. – М.: Сов. писатель, 1991.
‹…› Жаль маму, вчера вместе с Джаником [49] ездили в больницу. Она держится молодцом, очень тебя благодарит за кофту, расспрашивала о тебе и детях, просила передать приветы и поцелуи. Страшно думать о, кажется, неминуемой утрате. Врачи говорят, что ничего сделать нельзя уже. Вот это действительно горе, и никаким пониманием возраста его не унять. Особенно когда знаешь и видишь, какие боли претерпевает твоя мать, как цепляется мужественно за жизнь! И при всем этом, например, «болеет» за Каспарова: «Инночка, а здесь все хотят выигрыша Карпова, ты же видишь, что за контингент здесь – одни коммунисты!»
49
Брат по линии матери – Евгений (Джаник) Терегулов, композитор. Джаник был на год старше меня. С мамой у него были особые отношения, он и его жена Лида часто навещали ее в Переделкине, устраивали «шашлычную» во дворе, с Лидой они приезжали к нам в Иерусалим, катали маму по разным красивым местам и ресторанам. Джаник написал два романса на мамины стихи. В 2011 году Джаника не стало, и эту утрату мама переживала до самой смерти. Его книга «О забытых правилах в музыке барокко и классицизма» с портретом на обложке лежала у нее на столе.
‹…› Обратный путь от вас был очень тяжел – всю ночь в душнейшем закутке в Будапеште (Семен принимал нитроглицерин и не однажды, и трехчасовое ожидание – розыск багажа.) М.б. у него и депрессия в какой-то мере, уж очень ему не хотелось уезжать, из Иерусалима – особенно. Но, увы, у него амбиции – бытовые, не литературные, да и понятно – как-никак ему в будущем году – 80 лет. ‹…›
24. Е. Макарова – И. Лиснянской
Январь 1991
‹…› Мы тут тоже не скучаем. Я была в Европе по делам выставки, вернулась с полпути из-за войны. В Иерусалиме, в принципе, не напряженно пока, разве что сигналы тревоги, обращенные к жителям Израиля, будят всех, мы ждем, что скажет наш герой, Нахман Шай, о результатах очередной атаки Саддама Хусейна. Тель-Авиву достается, а там, как ты знаешь, живет Билл, так что во время тревоги мы перезваниваемся, – эти моменты не очень приятны.
Дети любят Израиль, говорят на иврите, стойко переносят происходящее. Вообще, надо тебе сказать, что в такие минуты проявляется характер народа, и этот народ мне очень стал близким, мне нравится сдержанность израильтян, их чувство собственного достоинства, их сплоченность, в которой нет стадности, а есть семейственность, чувство ответственности за детей. Дети только недавно пошли в школы, до этого же для них были организованы специальные телепередачи, взрослые, педагоги и воспитатели, приходили к детям домой, работала телефонная служба, любой ребенок мог позвонить в любой момент, если ему было страшно или тревожно, а родителей нет дома, например, и с ним беседовали и утешали его прекрасно. Словом, каждый делал все, что мог. Психологически трудней всего тем, кто прошел концлагеря, а таких в Израиле очень много, для них угроза газовой атаки, противогазы, сирены – испытание, поскольку это возвращает их память к Освенциму, к чувству незащищенности и пассивному ожиданию.