Имя твоё...
Шрифт:
Рано утром – сестрички еще не начали разносить термометры – ты вдруг ощутила резкий упадок сил и едва дотащилась до палаты, где обнаружила странную картину: у маминого изголовья сидел на кончике стула сухой и высокий, как осенний тростник, дед, редкие седые волоски на его блестящем черепе торчали во все стороны, будто наэлектризованные, приплюснутый нос напоминал старую сморщенную картофелину, а скулы так заострились, что, казалось, обнажились лицевые кости черепа. И только глаза этого странного человека горели черным огнем, вывернутым наизнанку пламенем, освещавшим не тело, а душу. И душа оказалась так глубока и так полна, что ее одной хватило бы на всех, а уж для мамы достаточно было самой малости, которой дед сейчас с ней и делился.
Ты стояла на пороге, ноги у тебя подгибались, а дед вдруг сказал, хотя не смотрел в
– Нет в ногах правды. Отдохни. Все теперь будет хорошо.
Сесть тебе было негде, единственный стул занимал странный дед, на трех других кроватях нервно спали мамины соседки по палате, но стоять ты действительно больше не могла и неожиданно для себя опустилась перед дедом на колени, не опустилась – упала, а он, по-прежнему не переводя взгляда, положил тебе на затылок сухую жилистую ладонь и, как тебе показалось, надавил на твою память, размещавшуюся где-то в затылочных долях. Ты обо всем забыла в тот момент, будто отключилась, а когда пришла в себя, то обнаружила, что сидишь на том самом стуле, где прежде сидел дед, мама спокойно спит на правом боку, повернувшись к стене, и соседки мамины спят тоже, наполняя воздух тихим дыханием, будто кто-то равномерно раздувал мехи гармони. Деда не было, вместо него в палату заглядывало серое утро, рассеянное и необязательное.
– Подъем! – вошла в палату толстая, как бочонок, медсестра. – Сейчас температуру будем мерить!
Ты хотела спросить у нее, в какой палате лежит лысый старик с носом-картошкой, но не смогла сформулировать вопроса… нет, мой хороший, не то чтобы не смогла, я испугалась, понимаешь? Мне стало страшно: вдруг она скажет, что такого в больнице вообще нет?
И ты промолчала… И я промолчала. Я до сих пор не знаю, был ли тот старичок живым человеком или фантомом, энергетическим донором, потом я читала о таких случаях, да, я тоже читал; по-моему, все подобные описания – чушь, я и сейчас так думаю, особенно после того, что мы с тобой теперь о себе знаем…
После того утра все действительно стало хорошо – мама быстро пошла на поправку, врачи говорили, что у нее вообще-то здоровый организм, просто случился нервный срыв, из которого ее вывели – палатный врач, добрый, но совершенно, по-моему, глупый Михаил Степанович уверен был, что это его курс лечения, его таблетки и уколы помогли маме встать на ноги.
Я понимаю, Алиночка, многие так думают – совпадение тех или иных событий во времени принимают за прямое причинно-следственное взаимодействие. Хочется думать, что это ты, твое умение помогло, а не случайная связь… Ты думаешь, что существуют случайные связи? По-моему, Веня, – я не могу тебя в этом убедить, но я так чувствую, – в мире вообще нет ничего случайного, и все, что происходит, связано друг с другом. Например, тайфун в Японии и потеря сережки, выпавшей из твоего уха, когда ты везла маму из больницы домой? Да, даже это, связь наверняка очень сложная, и чтобы в ней разобраться, нужно понять и расставить по местам миллиарды других событий, но есть, – я уверена, – связь между тайфуном и сережкой, странно, что ты о ней вспомнил.
Я? Это ты вспомнила, моя хорошая, а я увидел и поднял это воспоминание, оно лежало на крутой тропинке и уже готово было покатиться вниз, в подсознание, я успел его подхватить и… Разве это так важно – потерянная сережка?
Да, важно, и ты поймешь… Я вела маму к машине, чтобы везти домой, и когда наклонилась, чтобы помочь ей сесть, сережка с левого уха – она, видимо, уже и так плохо держалась, вот где влияние японского тайфуна! – упала и закатилась под сиденье.
Водитель спросил адрес и всю дорогу смотрел на меня в зеркальце – не навязчиво смотрел, как некоторые, а так, поглядывал, будто невзначай, но я знала, что он меня изучает, и ему нравилось все, что я делала, каждое мое движение. Я все время думала о том, что его взгляд задержится, он не успеет вовремя посмотреть на дорогу, и мы непременно врежемся, или кто-нибудь врежется в нас, но мы домчались до дома по самой короткой дороге, и водитель взял с меня вполне по-божески, даже чуть меньше, чем та сумма, которую он мне назвал при посадке. Я тогда подумала: и среди таксистов попадаются честные люди. Глупая мысль, правда?.. Если бы я был таксистом, моя хорошая, то наверняка обиделся бы, но на самом деле ты права: честные люди попадаются и среди таксистов, и среди квартирных воров, и среди дипломатов, и даже среди врачей скорой помощи. Даже? Даже, и пусть тебя не удивляет это сопоставление. На самом ведь деле нет и не может быть людей, честных абсолютно, как нет абсолютно чистых металлов или абсолютной истины. Честный перед собой оказывается лжецом в глазах друга, а честный с точки зрения одного окружения человек бывает бесчестен, если посмотреть на него из другой жизненной амбразуры.
Странные вещи ты думаешь, Веня… нет, Алиночка, ничего странного, честность – это не только и даже не столько неспособность человека украсть или обмануть, изменить или предать. Честность – это, к примеру, способность объяснить самому себе, что женщина, которую ты взглядом раздел, проходя мимо нее по тротуару, может понять твою мысль, твой взгляд и ответить своим, и независимо от того, что когда-нибудь произойдет или не произойдет между вами, вы уже связаны на всю вашу оставшуюся жизнь невидимой нитью, которая будет то натягиваться, то провисать и влиять на вас обоих сильнее, чем пресловутый тайфун в Японии.
Это слишком сложное для меня рассуждение, родной мой… нет, моя хорошая, не сложное, ты его прекрасно чувствуешь сама, иначе ты бы так не волновалась, когда, рассчитавшись с водителем, вела маму под руку к квартире, где вам теперь предстояло жить вдвоем… Ты думаешь, что… Я не думаю, это думаешь ты, и если ты, моя хорошая, честна сама с собой… Господи, Веня, я ведь даже не запомнила водителя в лицо, только его глаза, потому что видела их в зеркальце… Но если ты честна сама с собой, то должна признать… Взгляд Валеры? Да, очень похож, он смотрел так же, я никогда об этом не думала, мне и в голову не приходило, но, если хорошенько вспомнить, то да, верно, очень похожий взгляд, но ведь из больницы нас домой вез не Валера, Валера никогда не работал таксистом… Да, да, да, конечно, но как тогда получилось, что однажды, много месяцев спустя, уже потом, когда у тебя с Валерой началось то, что ты называла отношениями, как получилось, что ты нашла сережку, потерянную так давно и давно забытую, потому что ты купила другую похожую пару?
Ну, я подумала… Знаю, что ты подумала. Сережка лежала у ножки дивана в гостиной, ты вымела ее в воскресенье с мусором, скопившимся за неделю, и удивленно взяла в руки, почувствовав странный укол под лопаткой.
Да, я совсем не ожидала… Я потеряла сережку много месяцев назад, была тогда точно уверена, что она закатилась в такси под сиденье… конечно, ты еще думала: не поискать ли того таксиста, он ведь, если нашел сережку, не откажется ее отдать – он так смотрел на тебя в зеркальце… Господи, ты думаешь, что я… Я ничего не думаю, родная моя, просто хочу обратить твое ощущение в мысль…
Сережка лежала у меня на ладони, и я решила, что это знак. Знак возвращения прежней жизни, той, когда я только купила эти сережки в ювелирном магазинчике на углу, мы только переехали в Москву, и мне жилось так радостно, как никогда в жизни, я еще ничего не понимала в тете Зине, и в московской возвышенной суетливости ничего не понимала тоже. Мы с мамой вырвались из обреченности захолустья, и это так меня радовало, что я решила потратить первую свою стипендию и половину первой маминой зарплаты в придачу (конечно, мама мне разрешила – она, видимо, ощущала то же, что и я) и купила сережки с зеленым камнем, они мне понравились, я их сразу захотела, это была такая радость, когда они стали моими! А потом прежняя жизнь кончилась, и все пошло прахом – так мне казалось, – а сережку я потеряла в такси. И вдруг обнаруживаю – наверно, я ее не в такси потеряла, а раньше, дома, и не обратила внимания, я только о маме думала, а сережка закатилась под диван и лежала в ожидании…
Ты действительно так думала, родная моя? Конечно… Это ведь именно тот уровень честности, о котором я только что с тобой думал. Нет, я действительно… Вспомни. Нет, я… Ты же помнишь, я вижу, я это читаю в тебе, а ты хочешь сказать, что в тебе нет такого воспоминания? Это невозможно, верно?
Может быть. Если честно… Да. Если честно, то я была уверена, что сережки под диваном быть не могло. За месяцы, прошедшие после возвращения мамы из больницы, мы с ней дважды производили дома полную уборку – в первый раз буквально через несколько дней, когда мама оказалась в состоянии, нам не хотелось жить в квартире, где все было пропитано духом тети Зины, мы бы отсюда ушли, но некуда было, и глупо бы это было вообще – бросить квартиру, оставленную нам совершенно законно.