Имя твоё...
Шрифт:
«Это моя лучшая подруга Алина», – сказала Валя, представляя меня своему брату, зашедшему по случайной, казалось бы, причине: недели три назад, когда Толик вешал в гостиной книжные полки, Валя одолжила у брата дрель, и теперь этот инструмент ему срочно понадобился.
– Алина, – повторил Валера и посмотрел мне в глаза.
Не могу тебе описать, что я в тот момент почувствовала… И не нужно, Алиночка, я все вижу и попробую описать тебе сам. Когда всматриваешься в себя другими глазами, замечаешь, наверно, такие детали, которые сама не помнишь…
Он, кстати, не смотрел тебе в глаза. Он никогда – ни разу! – не посмотрел в твои
Ты видела его взгляд, направленный куда-то тебе в подбородок, и тебя поразило, что – так тебе показалось! – взгляд этот вполне материален, ты видела два серых полупрозрачных луча, источниками которых были зрачки Валеры, лучи эти, разрывая на своем пути воздух, тянулись к твоему подбородку и губам, и ты почувствовала жар в том месте, где взгляд проникал в твою кожу, взрезая ее будто скальпелем. Было больно, но было и приятно – тепло, спокойно, хорошо.
Боль и спокойствие. Боль и ощущение тепла. Впрочем, укол боли был мгновенным, а тепло и спокойствие остались. Тебе почему-то вспомнилось в тот момент, как у тебя в детстве брали в поликлинике кровь для анализа. Сначала был острый укол, и ты вся напрягалась, готовая заплакать, но в следующую секунду боль волшебно исчезала, оставляя ощущение теплоты, истекающей из пальца.
«Алина», – повторил Валера, и боль окончательно исчезла, и лучи истончились тоже, стали прозрачными, но узлы уже были завязаны, хотя ты не понимала этого, для тебя этот мужчина все еще был братом Вали и не больше. К тому же, личностью не очень приятной – во-первых, сказывалось Валино отношение, а во-вторых, обошелся он с тобой не очень-то вежливо: постоял, посмотрел и, в конце концов, отвернулся, дав понять, что не ты ему нужна, а Толик, и не Толик, собственно, а его дрель, забрать которую он явился в такой неурочный час. Знал бы, что у сестры гости, пришел бы в другое время.
Он отошел, а я стояла посреди комнаты, ноги стали ватными, в голове шумело, подбородок был теплым, и казалось, с него что-то капает. Я даже руками потрогала и, ничего не обнаружив, испытала странное сожаление.
Вышла в кухню, где Валя нарезала хлеб для бутербродов, взяла в руки второй нож и молча принялась помогать подруге.
«Твой брат, – спросила я неожиданно для себя, – он сильная личность?»
Валя пожала плечами, она не хотела говорить о брате.
«Он вообще не личность, – сказала она, наконец. – Водопроводчик».
Должно быть, в ее понимании эта профессия ставила человека на нижнюю ступень социальной лестницы. Вроде золотаря или ассенизатора.
«Водопроводчик», – повторила я, и мне представились чистые струи воды, бьющие из земли в небо, и Валера-укротитель, одним движением руки заставляющий эти пенные фонтаны становиться уже или шире, выше или ниже.
Валера вошел в кухню с пакетом, в котором лежала дрель, и сказал, обращаясь ко мне, но глядя в спину даже не обернувшейся сестры:
«Я провожу вас, а то уже поздно, и по улице ходят белые медведи, сбежавшие из зоопарка».
Валя удивленно обернулась, она, похоже, впервые слышала от брата столь сложно организованную фразу, да еще и замешанную на фантазии, которая у Валеры, по мнению сестры, всегда была в зачаточном состоянии.
Я не собиралась домой. Впрочем, и у Вали делать было нечего. Положила нож, вытерла руки кухонным полотенцем и сказала:
«Хорошо».
Так это и началось.
Да, ты шла рядом с Валерой, и вы оба молчали. Шли долго, потому что он повел тебя кружной дорогой, хотя от Валиного дома до твоего дойти можно было за десять минут. Шли, молчали, и ты чувствовала, что молчанием он притягивает значительно сильнее, чем если бы распушил перья и принялся говорить, рассказывать, произносить обычные в таких случаях слова…
Он уже привязал тебя к себе своим взглядом, и слова теперь были не нужны, они бы только мешали, он понимал это, а ты – нет, и ты сердилась, хотела прервать нелепое молчание, но не находила слов и оттого сердилась еще больше, не понимала, почему не бросаешь этого человека на полпути и не бежишь домой короткой дорогой, и, не понимая этого, еще больше сердилась, ты будто шла по шершавой колючей поверхности злости, впитывала ее, растила в себе, и вдруг не смогла себя больше сдерживать, встала перед Валерой и потребовала:
«Ну! Скажите же, наконец!»
«Да я, собственно, – пробормотал Валера, – погулять хотел. С вами. И вообще».
Иногда нужны тысячи слов, чтобы объяснить женщине свои ощущения, желания, чувства. Валера обошелся двумя, одно из которых было союзом. И тем не менее, ничего больше говорить было не нужно, ничего и не было сказано, ты стояла перед ним, ему достаточно было протянуть к тебе руки, чтобы обнять, он так и поступил.
Я не помню… Ты сейчас сказал, и я увидела, а раньше я всего этого не знала, думала, что забыла, все было в тумане после того, как Валера вошел в кухню, сказал «Я провожу вас», и до того, как я вдруг обнаружила, что целуюсь с ним на тротуаре под ярким фонарем.
Этот провал в памяти меня так поразил тогда, что я просто не могла сопротивляться.
Нет, Алиночка, не только. А может, и не столько. Ты почувствовала, что знаешь Валеру, что уже видела его когда-то, и голос слышала, и еще тебе показалось, что ты уже с ним целовалась где-то и когда-то.
Дежа вю.
Да, я знаю, это было наваждение, я прибежала домой сама не своя, было уже поздно, мама спала, я специально гремела посудой на кухне и переставляла стулья в своей комнате, хотела, чтобы мама проснулась и спросила «Как погуляла, доченька?», и тогда я бы рассказала ей обо всем, а, рассказывая, все бы вспомнила из того, что забыла. Я хотела, чтобы мама посоветовала, как быть с этим человеком, который мне совершенно не нравился, но притягивал, как притягиваются две половинки магдебургских полушарий.
Вот. Ты сказала это, Алина. Две половинки.
Но этого не могло быть!
Почему?
Потому что моя половинка – ты. Ты!
Конечно. И Валера – тоже.
Да, я теперь понимаю. Наш с тобой клон…
Это было неизбежно – твоя встреча с Валерой, неизбежно было и то, что встретилась ты с ним в тот вечер, когда увидела меня во сне. А наутро нашла потерянную сережку.
Веня, этого не могло быть. К тете Зине приходил другой человек. Я его не видела, но знаю – другой. Не мог то быть Валера. Он никогда даже не намекал мне на знакомство с Зиной. И Валя не говорила – впрочем, она могла и не знать, что она вообще знала о своем брате?