Иная судьба. Книга I
Шрифт:
Глава 6
Принимая после утреннего омовения халат от камердинера, герцог совершенно случайно зацепился взглядом за маленькую скамеечку, скромно притулившуюся неподалёку от туалетного столика. Озадаченно нахмурился… и вдруг вспомнил, для чего она предназначена. Здоровое воображение живо нарисовало ему сидящую в его собственной ванной на этой самой скамеечке мокрую драгоценность, жмурящуюся от удовольствия, как котёнок, может, даже, неторопливо проходящую мочалкой по алебастровым плечам, по нежным грудкам с розовыми бутончиками сосков, по покрасневшим от горячей воды пяточкам, а потом изящно встающую. Пухлая снежная пена, не торопясь, оплывает с очаровательных выпуклостей, со впалого пока что живота, с упругих ягодиц, обнажает стройные бёдра…
Его светлость машинально кивнул камердинеру, чтобы тот позвал цирюльника. Стянул на себе халат потуже, словно пояс верности. В конце концов, он не юнец, чтобы думать телом, довольно и той грубости, что он допустил в первую их с Мартой встречу, когда ярость и желание отомстить постылой супруге временно помрачили разум. А ведь малышка поразительно быстро его простила, не каждая так смогла бы… И опять-таки — не из-за рабской покорности, вбиваемой холопам с рождения, а из-за врождённой доброты и кротости. Удивительно чистое сердечко.
Всё так же машинально он уселся в кресло на колёсиках, хитроумное изобретение куаферов, пригладил влажные после купания волосы. Побывав ещё в юности в Османской империи, он перенял привычку местных сибаритов к частому мытью и не считал уход за телом и содержание оного в чистоте чем-то греховным; мало того — ему удалось убедить в этом духовенство, не без помощи, к вящему удивлению, архиепископа Эстрейского, который, в свое время, достаточно погнив и пожарившись в латах, не снимаемых месяцами в крестовом походе, познал цену чистоте и незавшивленности. Конечно, ежедневную или хотя бы еженедельную ванну мог позволить себе далеко не каждый, но знать… Знать обожает подражать власть имущим. Поэтому в столице и крупных городах провинции процветали гильдии парфюмеров, но не за счёт продаж крепчайших духов, призванных заглушить амбре немытого тела, как в Лютеции, например, а за счёт производств душистых мыл, банных эссенций, средств с отдушкой для стирки белья. Последним новшеством, не так давно вошедшим в обиход, были особые составы и щёточки для чистки зубов. После чего чернить зубы стало немодно.
Герцог провёл ладонью по щеке, обросшей за ночь щетиной. Одно время он пытался прикрыть осточертевший шрам усами, но… После потери магических способностей ушла и способность к регенерации тканей. Рубец заживал плохо, долго и маскироваться не желал, растительность упорно обходила его стороной. Пришлось завести моду на гладкие подбородки, хотя с выбором цирюльника пришлось помучиться, пока Его Величество Генрих не прислал ему собственного. Эдгар оказался настоящим кудесником. Ему удавалось снимать «ночной флер» с его светлости, непостижимым образом не задевая ни шрама, ни болезненных точек, остающихся на повреждённой стороне лица. Возможно, толика ведьмовской крови в жилах брадобрея и присутствовала, но герцог закрывал на это глаза, и первую же попытку местного Синода покопаться в родословной цирюльника пресёк раз и навсегда.
Обширная ванная комната была по размеру не менее спальни, и помимо купели для омовения включала место для целительного массажа, к коему герцог пристрастился тогда же, во дни пребывания на Востоке, и даже выписал к себе двоих опытных мастеров этого дела. Там же, у самого окна с видом на парк, он предпочитал бриться. Прелестный пейзаж, высокие струи фонтана, видные даже из окон второго этажа, способствовали настрою на заботы грядущего дня.
Мастер Эдгар отвесил почтительный поклон и приступил к делу молча: знал, что в эту пору клиент неразговорчив, и не от спесивости, а от размышлений. Впрочем, в настоящее время ум его светлости был занят отнюдь не государственными делами. Он привычно откидывал голову, прикрывал веки, пока горячая влажная салфетка отпаривала и ласкала кожу, щурился от приятного щекотания помазка и лёгкого аромата вербены, а мысли его уносились в соседнюю комнату, где мирным сном почивала новая супруга.
Брыкалась ли она во сне — Жильберт д'Эстре так и не понял. К стыду своему, как обнял, как согрелся от маленького, но жаркого тела — так и упал в крепчайший сон, без сновидений. И не проснулся — очнулся, будто проспал, по меньшей мере, неделю. Его девочка удобно пристроила златовласую головку у него на руке вместо подушки, и герцог битых четверть часа не решался пошевелиться, дабы не разбудить прелестницу. Наконец кое-как умудрился встать. Призвав камердинера, распорядился насчёт ванны, а также, чтобы мастера Эдгара провели через чёрный ход, дабы не тревожить излишним шумом и хлопаньем дверей спальни сон её светлости.
Нагретое лезвие бритвы ласкало, словно бабочка крылом, нежно, с еле слышным напевным звоном. Звук, обычно успокаивающий, на сей раз возбуждал. Неважно, кто она по происхождению, его девочка, со внезапной горячностью думал герцог. Хотелось бы, конечно, лучшего, он возлагал большие надежды на визит в Сар; что-то там разузнает молочный брат, какие вести привезёт? Но даже если Марта и впрямь окажется простолюдинкой… Небеса не слишком щедро оделяли род д'Эстре наследниками. К великому сожалению, у герцога не было даже бастардов, а ведь он тщательно отслеживал последствия всех своих связей, и — ничего! Неудивительно, что до сих пор в его душе кровоточила двойная рана, нанесённая когда-то женщиной, не пожелавшей выносить и родить его сыновей…
С Мартой всё будет по-другому, он был уверен. А потому — уже выстраивал мысленно цепочку действий, позволяющих рано или поздно узаконить новый брак. Жильберт д'Эстре не питал иллюзий: легенда, придуманная им и Винсентом, годилась разве что для толпы, ну, и на какое-то время избавляла от лишних вопросов со стороны слуг. Ещё, пожалуй, она смягчит первое впечатление от выхода Марты в свет — а этого не избежать, Винсент правильно заметил: хоть иногда, но надо появляться на людях с супругой. Появление в свете новой супруги, столь непохожей на прежнюю, заинтересует не только праздных сплетников, но и высокопоставленных лиц, наделённых властью и влиянием. Он бы сам, например, ни за что не прошёл бы мимо подобного случая, не выведав подробностей — на всякий случай, вдруг для чего-то пригодится. А главное — будучи чересчур щепетильным в вопросах чести, его светлость хотел уже сейчас быть уверен, что его детям не грозят шантаж и разоблачение со стороны нечистоплотных собирателей слухов.
Низкое происхождение — ещё не позор, и даже если оно выплывет — в истории немало примеров великих династий, родоначальники которых пасли скот, пахали землю или рыбачили; нужно будет — он освежит их в людской памяти. Но… Было одно большое «но». Брак с матерью его детей должен быть освящён и одобрен Церковью. Тайно ли, явно — над этим ещё предстояло подумать.
Значит, встречи Марты с Бенедиктом не избежать. Единственное, что мог предпринять герцог — потянуть время. Архиепископ ожидал их к мессе в воскресенье; нынче четверг… Но молодая супруга ещё не успела оправиться от пережитых испытаний, вот что он скажет. Ей пока боязно появляться в людных местах, ведь она почти год провела, видя лишь своих мучителей, в полной изоляции от мира… Они с Анной появятся в соборе не в это воскресенье, а в следующее, вот и всё. И формальности соблюдены, и к тому времени в Мартину умненькую головку можно будет вложить многое.
Скажи кто ещё неделю назад Жильберту д'Эстре, что он будет трястись так над какой-то селяночкой — он даже не расхохотался бы. Чушь бывает иногда недостойна высмеивания. Отчего же сейчас он так переменился?
Усмехнувшись, его светлость прогнал ненужные мысли. Отчего… Оттого, что когда-то потерял голову от юной Анны, племянницы захудалого барона откуда-то с пограничья. Тогда казалось, что сама вселенная идёт навстречу: мало того, что брак решал политические проблемы, он ещё обещал быть удачным и в житейском плане: Жильберт с чего-то решил, что красавица-невеста к нему неравнодушна, и что в скором времени чувство это укрепится и расцветёт…