Иная судьба. Книга I
Шрифт:
Он прекрасно понимал, что Мартой сейчас движут благодарность и обожание, нежели любовь. Возможно, она его никогда не полюбит по-настоящему, будет всю жизнь относиться с восторженным почтением и называть «его светлостью»… что ж, это тоже можно счесть удачным браком. Порой между супругами и того-то не бывает… Поживём — увидим. Одно он мог сказать наверняка: это — е г о женщина.
…Мастер Эдгар изящным движением руки освободил светлейшего клиента от салфетки. Почтительно склонил голову, обозначив завершение таинства. И изобразил на лице вопрос. Герцог милостиво кивнул, разрешая говорить.
— Осмелюсь, спросить: его светлость сменил медикуса? — деликатнейше осведомился мастер. — Сегодня было на редкость легко работать. Ваш… э-э… объект беспокойства, похоже, стал меньше… Могу я узнать имя этого чудодея?
— … Вы уверены? — после паузы уточнил герцог. — Дайте-ка посмотреть.
Конечно, у мастера Эдгара был при себе предмет нелюбви его светлости. Профессионал есть профессионал: а вдруг высочайшему клиенту восхочется на себя глянуть, несмотря на устойчивое отвращение к собственному отражению? Зеркало в оправе из слоновой кости всегда находилось в особом отделении футляра для бритвенных принадлежностей.
Жильберт д'Эстре провёл пальцем по застарелому рубцу над верхней губой, обычно розовому, в минуты ярости — багрово-красному, а сейчас практически потерявшемуся внешне, хоть всё ещё выступающему. Под кожу внезапно словно вонзились десятки иголочек — не слишком больно, но чувствительно. Знакомое, но давно не испытанное ощущение… Он прищурил левый глаз. Привычно онемевшая щека вдруг взорвалась болью, как будто уже целый ёж прорывался наружу. Просыпались нервные окончания, убитые, казалось, навсегда.
— Имя-то я знаю, — задумчиво ответил герцог. — Но… не посетуйте, Эдгар, вам его не скажу. Предпочитаю подобных мастеров сохранять исключительно для себя.
Поклонившись, цирюльник сдержал вздох разочарования. Жаль, жаль, у подобного медикуса он был бы не прочь поучиться. Среди его клиентуры были жертвы прошлых дуэлей, сражений, несчастных случаев, оспы — люди со «сложными», как говаривал мастер, лицами, требующими особого внимания, и далеко не все были столь терпеливы и выдержаны, как его светлость. Правда, высочайшее имя защищало Эдгара от возможных побоев со стороны раздражённых утомительной процедурой клиентов, но не могло оградить от уменьшения оплаты или энергичного негативного высказывания, задевавшего самолюбие мастера.
Его светлость вернул зеркало и изволил снять с мизинца кольцо с изумрудом.
— Хороших вестников принято благодарить, Эдгар.
И ушёл, улыбаясь, не дослушав цветастой ответной речи «мастера поющих ножей».
… Он осторожно подсел к спящей девушке. Наклонился — и нежно тронул губами её губы. И снова, как вчера, его накрыло волной аромата невинности и чистоты. Так он и думал…
— Моя, — шепнул он спящему ангелу. — Моя женщина. — И пусть только кто попробует её отнять.
Джеймс Вильям Гордон, посол бриттской империи, со вчерашнего утра находился в состоянии тихого бешенства.
На судьбу герцогской шлюшки ему было, в конечном итоге, начхать — с кем она только не путалась — но вот унижения и битья по носу, хоть и в переносном смысле, самолюбивый бритт не любил. Ах, как его вчера макнули, как макнули… А главное — были у него касательно Анны планы — пристроить в свиту будущего Её Величества… Король Вильям, да простится Гордону некая вольность в мыслях, дышит на ладан, вдовец, наследников после себя так и не оставил, кроме Екатерины, дочери от первого брака, что сейчас в опале… Старый венценосный упрямец не может смириться с тем, что трон займёт дочь то ли его, то ли покойного брата, по наследству от которого в своё время спешно досталась ему вдова… Но по Уложению о престолонаследии — быть королевой Екатерине, больше некому. Не забытой же всеми Бетт, в самом-то деле, незаконнорожденной выскочке, прозябающей ныне на задворках Бриттании, в полуразрушенном замке… Не особо-то казна тратится на её содержание, говорят, у бастардки на обед бывает порой лишь кусок оленины да полкаравая хлеба, а уж чем она кормит немногочисленную дворню — вообще непонятно.
Будущей королеве Екатерине посол намеревался рекомендовать Анну в качестве фрейлины — и первой ласточки «летучего отряда», коий нынешняя принцесса намеревалась завести, подобно своей прабабке Медичи. Сие подразделение должно было формироваться из первейших красавиц, обременённых исключительно авантюрными наклонностями и тягой к приключениям особого рода, но отнюдь не нравственными и моральными устоями. Сбор информации, влияние на государственных мужей, манипулирование — да мало ли для чего можно было использовать данных валькирий, поле деятельности было необъятно. Соответствующий золотой ручей, стекающий в карманы покровителей ласточек, обещал быть весьма изобильным, и посол намеревался периодически к нему прикладываться — в меру своей скромности, разумеется.
А теперь эта почти материализованная, практически подготовленная статья доходов оказывается недоступна — из-за отсутствия его личного вклада в виде подходящей претендентки. И какой претендентки! Увести такой кус из-под его носа…
Гордон не мог этого простить, как и прилюдного унижения, пусть даже мало кто догадывался о его истинной подоплёке. А потому — после нескольких часов тайной истерики и распития в одиночку полубутылки бренди призвал одного маленького незаметного человечка. Из тех, которых весьма трудно распознать в толпе, запомнить, узнать в дальнейшем, а главное — говорил пришедший без проклятого акцента, прекрасно болтая на нескольких местных варварских наречиях. Умный проныра, из тех, какие в любую щелку влезут без мыла, а вылезут с ворохом нужных сведений.
Приняв ледяную ванну, протрезвев, посол составил для человечка подробные инструкции. И направил в Сар. Дабы разведать, прощупать, выяснить — что это за девица Марта, о которой посол знал до недавнего времени только со слов Анны — да и то немного: что есть в деревушке, принадлежащей её дяде, девка, имеющая наглость походить как две капли воды на неё, герцогиню… Бастардка, что ли? Нечего было папаше или дяде полукровок плодить, могли бы и подумать, прежде чем семенем разбрасываться, что ни к чему это. На самом-то деле, как понял бритт, самовлюблённую бабу возмущал сам факт, что на той же земле живёт и здравствует её недозволенная копия, ест, пьёт, дышит… и даже при нулевой вероятности того, что они когда-нибудь встретятся, знание это отравляло Анне существование.
Речь-то о двойнике зашла случайно. При планировании бегства Анны из Эстре посол сам высказал мнение, что хорошо бы навести погоню по ложному следу, подставив «куклу» — кого-нибудь в похожем платье, да ещё для пущей достоверности — с уликами рядом. Ведь те, кто будут разыскивать герцогиню, получат только устное её описание, а насчёт портретов — пусть уж она озаботится перед акцией, чтобы в замке не сталось ни одного её изображения. Найти бы женщину, хоть немного схожую лицом и фигурой с её светлостью и, желательно, умом недалёкую и такую, чтобы особо не хватились. Можно и не тратиться: оглушил — главное, не до смерти, пусть запирается, доказывает, что она не беглянка, улики-то налицо. А на допрос, особенно если объект всё отрицает, требуется время. Подстава эта надолго отвлекла бы погоню от настоящей беглянки и дала бы им дополнительное время. Поскольку, кроме основного сейфа в кабинете его светлости, был ещё один тайник, в опочивальне, который тоже весьма интересовал Гордона. Но в отсутствие хозяина вход открывался лишь доверенным слугам, подкупить которых без невозможности себя выдать было нереально, да ещё — каким-то образом любимой жёнушке. Исходя из факта давным давно остывших супружеских отношений, можно было предположить, что, поскольку, более года муж и жена не заходили на половину каждого, герцог вряд ли всерьёз задумывался о возможности визита светлейшей в его спальню.