Иная жизнь
Шрифт:
Надо же так случиться, что в эти дни мне позвонил из Соединенных Штатов корреспондент еженедельника «Нешнл Инквайр» Генри Грис и испросил разрешения встретиться в Москве. Нам, сотрудникам почтовых ящиков, категорически запрещалось встречаться с иностранцами. Но не скажу же я нормальному человеку, что мне не велено с ним видеться и что я даже не имею права пригласить его в свой дом на чашечку чая. Я пришел к Шингареву: «Был такой-то разговор с заморском корреспондентом. Что делать?» — «Для начала пиши объяснительную записку. А когда приедет американец, решим». — «А если это случится в выходной день?» — «Позвонишь мне домой. Вот телефон».
В одну из суббот Грис позвонил уже из Москвы. Он прекрасно владел русским и пригласил меня в гостиницу. Я попросил его перезвонить через пару часов. А сам срочно набрал шингаревский номер. В трубке женский голос. Я: «Будьте любезны, пригласите Александра Кузьмича». Голос: «Сейчас. Саша, тебя к телефону!» Пауза малой продолжительности. Голос: «Простите, а кто спрашивает?» Я называюсь. Пауза средней продолжительности. Голос: «Извините, я вас ввела в заблуждение. Он, оказывается, ушел». Я: «А когда вернется?» Пауза долгой продолжительности. Голос: «Вот мне тут сказали, что он уехал и приедет только утром в понедельник». Полковник госбезопасности А. К. Шингарев скрылся от ответственности под юбкой жены.
Что делать? Через справочную узнаю телефон дежурного по Комитету госбезопасности. «Слушаю, Красильников». Объясняю ситуацию, прошу совета. Красильников: «Конечно, идите на встречу. И вы, как специалист, лучше меня знаете, что можно говорить, а что нет. И не бойтесь таких встреч. Не хватало еще, чтобы мы у себя дома прятались от иностранцев».
Грису я был нужен, как возможный носитель сенсаций, меня в нем — о, святая простота! — интересовала возможность дать объективное интервью об уфологической ситуации, позаимствовать литературу. Через полгода я прочитал сочиненное Грисом и сначала ничего не понял. Там я фигурировал как секретный физик из Академии наук, доверительно сообщивший ему о том, что в якутском городе Жиганске в тайной лаборатории хранятся замороженные трупы инопланетян с разбившейся «тарелки». Первым делом я взял географический атлас и разыскал Жиганск, о котором до этого не слышал. Представляется, что только это и соответствовало действительности в объемной публикации американской акулы пера.
Шингарев затребовал очередную объяснительную бумагу и наложил вето на мою служебную командировку на флотилию атомных подводных лодок Северного флота. Арбитром выступил приехавший с Лубянки парень с хорошей инженерной эрудицией. Я поехал на Север. Победила производственная необходимость.
Несмотря на то, что генеральный директор, главный инженер, начальник отделения мне симпатизировали, Захаров и Шингарев продолжали чинить козни. То я оказывался вычеркнутым из списка на премию, то кто-то задерживал для печати рукопись моего научного отчета.
К этому времени я решил активизировать защиту докторской диссертации. В ней обосновывались принципы использования исследовательских судов нового класса — подводных. Теория подкреплялась практикой экспедиционных работ, выполненных на «Северянке». Было несколько предзащит в Государственном океанографическом институте, на географическом факультете МГУ, в Институте техникоэкономических исследований рыбного хозяйства, в Ленинградском гидрометеорологическом институте и, наконец, в ЦНИИ «Агат». Были письменные отзывы от организаций и неофициальные договоренности с возможными официальными оппонентами. Не было главного — ученого совета, который юридически был бы правомочен принять к защите комплексную работу, какой была диссертация. В ней переплелись техника и методы ее использования, биология и физика моря, промышленное рыболовство, навигация и маневрирование, теория вероятностей и стохастических процессов. Ни один институт не брал на себя ответственность разобраться в этом винегрете, выделяя для себя только долю своей специализации. И вдруг я получаю содействие заместителя директора Института истории естествознания и техники АН СССР А. С. Федорова и его рекомендацию: получить у Высшей аттестационной комиссии разрешение единовременно кооптировать в их ученый совет на мою защиту с правом решающего голоса докторов наук, способных оценить диссертацию. Оценив состав возможных специалистов, мы пришли к решению, что защищаться возможно только на соискание степени доктора географических наук. Свой запрос я собственноручно передал в ВАК вместе с ходатайством от ЦНИИ «Агат», собственноручно же, сговорившись по телефону, через три месяца получил и письменный отказ.
«ВАК не сочла возможным дать направление в Институт истории естествознания и техники АН СССР для организации защиты Вашей докторской диссертации, так как экспертная комиссия по географическим наукам отнеслась к этому отрицательно.
Добрые люди из «Агата» сообщили мне, что перед этим в ВАК заезжали Захаров и Шингарев.
Осенью 1979 года я принял предложение руководства вновь созданного ЦНИИ «Курс» и перешел туда из «Агата» на должность руководителя научного подразделения. Заместитель генерального по режиму А. И. Плеханов был антиподом Шингарева. Смотрел открыто, улыбался, похлопывал по плечу: «А как по-другому с человеком, благодаря которому я во Франции побывал».
Всплыла одна загадочная история. В 1971 году по приглашению известного океанографа Жака Ива Кусто я оформился в поездку в Бордо на Океанографический конгресс по развитию подводной исследовательской техники. Предварительно выслал доклад. За неделю до отъезда численность советской делегации сократили на две единицы. Я оказался одной из них. Плеханов рассказал, в чем дело. Эти две единицы были замещены представителями КГБ, которые съездили во Францию под видом инженеров-судостроителей. Одним из них и был Плеханов, запомнивший, как Жак Ив Кусто, заглядывая в программу, выкликал меня из зала, приглашая на трибуну:
«Месье Айяйяй! Месье Айяйяй!» Все тайное становится явным. О взаимных обидах здесь не могло быть и речи: на этот раз фортуна повернулась лицом к чекисту.
За Плехановым я был как за каменной стеной. Я не раз удивлялся, как таких доброжелательных людей, как Назаров, Плеханов и им подобные, могли назначать на «собачьи» должности блюстителей режима. Со времен военной службы я встречал стольких монстров, вершащих секретные дела, что и не перечесть, а вот с интеллигентной среди них публикой довелось сотрудничать лишь теперь.
К этому времени я уже трижды выезжал на места предполагаемой посадки НЛО, часто получая служебный транспорт и необходимые бумаги от службы режима.
Первая поездка — в Солнечногорский район к художнику Анатолию Малышеву, которого на «летающей тарелке» прокатили «на тот свет» и обратно. Малышев три года носил в себе эту информацию, но потом решился открыться приятелю Юрию Титову. А тот, не выдержав и трех дней, ночью разыскал меня по телефону. Зная по опыту, что ночной звонок обычно касается срочного вмешательства или контакта, я сразу же спросил: «Контакт?» — «Да». — «Когда можете приехать?» — «Да хоть сейчас». Благо, что в это время все мои домочадцы были в отъезде. В принципе они все меня понимали и поддерживали. Сын и дочь безусловно, всегда и с гордостью, теща молчаливым согласием в рамках дипломатического протокола, Алла по настроению, то сочувствуя, то раздражаясь, особенно когда нарушались семейные планы. Беспокоить их ночью мне бы не хотелось.
Титов поведал историю Малышева, а потом вытащил его на встречу со мной. Одиссея Анатолия Николаевича Малышева представлена в этой книге подробно и под различными ракурсами. Для меня этот случай особенно ценен тем, что он стал первой самостоятельной пробой в исследовании, пожалуй, самого интересного аспекта уфологии — близких контактов. Сейчас этот пласт нашей комплексной науки перерастает в отдельный раздел — контактологию.
Кроме Титова, с нами поехал московский уфолог Лев Чулков и подполковникинженер авиационной службы Николай Александрович Носов авторитет в практической парапсихологии.