Индекс Франка
Шрифт:
– А как же донести до, например, школьников, что электрички – не место для игрушек? Или любительницы всю свою жизнь в интернет выкладывать – может, не стоит им заниматься тупыми фотосессиями, пока ребёнок ползёт в сторону чайника? А придурку, что в лесу решил плеснуть на горящие дрова бензин – стоит обратить внимание хотя бы на тех, кто стоит рядом, если уж себя он беречь не хочет? – Алексей Петрович неожиданно возмутился всему тому, что услышал.
– Вы же знаете, как легко на жалобу нарваться, – сказал Платонов. – Помните, дура одна на Балашова
– Это та мымра, что в ванну упала? – прищурил один глаз Лазарев, вспоминая упомянутый случай. – Фамилия у неё какая-то… Сладкая такая…
– Бражкина, – уточнил, улыбнувшись, Виктор. – Балашов тогда в объяснительной отписывался, как придурок – начмед его вызвала, расспрашивала… Для меня это всё дико выглядело после госпиталя. У нас как-то один врач, близкий друг командира, любитель крепко выпить на работе, смотрел в присутствии мамы девочку маленькую на предмет пневмонии. И, будучи сильно нетрезв, на эту девочку упал. Напугал её, естественно; родительница в ужас пришла и побежала жаловаться. «У вас там пьянь какая-то в коридоре мою дочку чуть не убила!» И знаете, что командир сделал?
Платонов посмотрел на собеседников, увидел интерес в их глазах и продолжил:
– Он её выгнал из кабинета со словами «Этого не может быть! Он наш лучший терапевт и вообще не пьёт!» В итоге история дальше никуда не пошла. О чём это я сейчас?
– О том, что при хорошем начальнике можно бухать? – осторожно уточнил Москалёв.
– О том, как наше начальство вместо того, чтобы быть буфером между нами и пациентами, волю этих пациентов исполняет, как свою, – сурово ответил Платонов, не расслышав шутки в голосе Михаила. – Пациент всегда прав. А мы должны принять к сведению и поступить, как в таких случаях поступают в армии. «Разберусь, как следует – накажу, кого попало». Помните, Анна нам на какой-то недавней конференции про гинекологов рассказывала?
– Я ж не хожу на них, у меня льготы, можно за буйки заплывать и на совещания не ходить, – пожал плечами Лазарев. – И что там?
– Да ничего особенного. Просто во время осмотра одной из пациенток – на кресле, всё как положено, руки по локоть в деле, – наша Сапожникова спросила у своей медсестры, где та купила осенние сапоги. Это как монтажник, например, менял бы колесо у вас на машине и попутно спросил, во сколько сегодня «Адмирал» играет. Ничего особенного.
– Ну да, – согласился Алексей Петрович. – Только чувствую, что сейчас ты меня удивишь.
– Ещё бы, – развёл руками Виктор. – Пациентка молча сползла после осмотра на пол, оделась, ушла и быстренько написала жалобу в горздрав. Мол, доктор Сапожникова, находясь при исполнении и будучи погруженной… Вы поняли, куда – там по тексту очень неплохая трактовка, высокохудожественная. И вот вместо того, чтобы в этом погружении полностью отдаться своей специальности, она посчитала
– Хорошо, что у нас в операционной камера звук не пишет, – потянулся Москалёв и встал с дивана. – А то нас бы никто не понял.
– Уверен, что не пишет? – глядя снизу вверх, спросил Платонов. – А то мы все в это верим и такое там порой… И не только про шубу и машину.
Михаил на мгновение замер, оценивая сказанное Виктором, потом перевёл взгляд на Лазарева. Тот пожал плечами.
– Да ну вас, – махнул рукой Москалёв. – Даже если и пишут – кто всё это слушать будет? И где такие объёмы хранить?
– Пациенты, – пояснил Виктор. – Скоро они будут просить себе записи операций. Чтобы убедиться, что всё прошло нормально; что из них «чёрные трансплантологи» в твоём и моём лице не достали, например, почку. Они потащат запись к адвокатам, и пошло-поехало…
– Ладно, пойду заявление писать, – поднялся с кресла Лазарев.
– Какое? – в один голос спросили Виктор с Михаилом.
– Увольняться, – пояснил Алексей Петрович. – Мне теперь в операционной что, анекдот не рассказать и к медсестре не прижаться? Да нахрен такая работа нужна. Балашов – так тот вообще повесится со своим чувством юмора. Он же молчать не может.
Лазарев в шкафу с верхней одеждой пошарил в карманах своей крутки, достал сигареты и вышел на улицу. Платонов взял пульт, чтобы пощёлкать каналами, но за окном раздался неприятный отрывистый звук, всегда означающий лишь одно – отдых закончился.
Потому что «Скорая».
Заведующий не успел покурить. Он вернулся практически сразу, держа в руках зажжённую сигарету, и затушил её в горшке с цветком.
– Две машины, – коротко бросил он. – Может, и с того пожара, про который я читал.
Но он ошибался.
Когда по пандусу закатили первого пациента, Платонов вышел в коридор, принял от врача бригады документы, молча расписался, так сказать, в получении – но тот попросил каталку дотолкать чуть дальше в коридор, чтобы не задерживаться у входа. Виктор посмотрел поверх голов сестёр и санитарок на улицу – и увидел, как везут второго. Точнее, вторую.
Тут уже вышел Лазарев, так и не положивший на стол зажигалку. Платонов, глядя на него, развёл руками – мол, надо сортировать.
Следом привели третью. Под руки, но хотя бы своим ходом. Посадили на стульчик у сестринской, на колени поставили хозяйственную сумку с торчащими из неё рукавами цветастых халатов. Со взъерошенными волосами, закопчённым лицом и плывущим взглядом она напоминала персонажа из «Маски-шоу», пережившего взрыв.
Увидев, как её ведут, Виктор понял, что чувствует женщина, рожая тройню. Ей показали первого, спустя минуту удивились: «Ой, ещё ножка…», дали потрогать второго, и она уже выдохнула, попыталась даже сознание потерять, а тут вдруг: «Ого, смотрите, ещё!» – и снова лезет…