Индекс Франка

Панкратов Иван

И он вспомнил о Вадиме Белякове. Тот легко и просто тратил чужие деньги, чтобы заработать эту самую репутацию. «Интересно, как там Лидия Григорьевна? Закончили они или нет? Всё-таки экзартикуляция в тазобедренном суставе – операция сложная и опасная», – подумал Виктор.

– А потом они, если выжили – такое и в жизни творят, – вздохнул Лазарев. – Ни стыда, ни страха. Они их в детстве изжили напрочь. Так отморозками и становятся. Через отрицание.

– Да ты философ, Петрович, – улыбнулся Балашов.

– Какая тут философия, – отмахнулся рукой с зажатой в ней салфеткой заведующий. – У меня один тут случай был… Давно. Могу рассказать, занятная история.

Платонов на секунду поднял на Лазарева любопытный взгляд. Балашов

тоже заинтересованно отложил в сторону протокол анестезии, предварительно глянув на показания приборов.

– Лет десять назад это случилось. Под новый год, – Лазарев просушил рану вблизи электроножа. – Двадцать девятого декабря три приятеля выпить решили. У одного из них дома. Да так крепко выпили, что ещё до нового года у них всё кончилось. Одному из них плоховато стало, он в другую комнату уполз от друзей и спал. А эти двое скинуться решили и сходить – а им не хватает. Пошли за третьим. Добудиться не могут… Подожди, давай коагулируем, – Алексей Петрович ни на секунду не отрывался от операционного поля. – Ага, вот здесь… Добудиться не могут, – продолжил он, когда сосуд перестал кровоточить. – Поискали деньги – не нашли, а он их сквозь сон слышит, бурчит что-то, прогоняет. Они разозлились. Вытащили из шкафа полку – такую, знаете, на чопиках, тяжёлую, как доска, и по башке ему. А потом кураж поймали – ещё и телевизор ему на голову бросили, старый, ламповый. Потом огляделись – а они на рыбалку ещё собирались зимнюю, – увидели сапёрную лопатку. И засадили лопатку ему в грудь. Он затих, а эти двое решили следы замести, взяли розжиг, полили его и прямо в квартире подожгли. Вышли на улицу – у подъезда УАЗик стоит заведённый. Сейчас точно не помню, но там какой-то командир части жил, его пьяного привезли и потащили домой, а машину не заглушили, боялись не завести потом. Они в машину сели – а там броники на заднем сиденье, колпаки Деда Мороза и автомат без патронов. Колпаки надели, броники нацепили – и поехали. Хрен их знает куда. Через пару километров пьяные в канаву улетели. К ним какой-то добропорядочный гражданин подъехал помочь – так они ему автомат в грудь, машину забрали. Он же не знал, что патронов нет, молча ключи отдал, а сам в сугроб сиганул, чтоб не пристрелили. Взяли этих беспредельщиков через час примерно, когда хозяин машины в полицию позвонил и план «Перехват» объявили.

– Откуда вы всё это знаете-то? – забирая электроножом уже в сторону спины, спросил Виктор.

– А оттуда, – ответил Лазарев. – Парень тот с лопаткой в груди не умер. Обгорел сильно, но не умер. У нас лежал потом. По его душу следователь приходил – и рассказал мне эту историю… Лена, дай ещё шипучку… Но суть немного в другом, – Алексей Петрович прижал салфетку на поверхности раны. – Суть в том, что один из тех, кто на УАЗике убегал, лежал у нас тоже. В детстве. В четырнадцать лет на спор зимой облил бездомного на теплотрассе бензином и поджёг. Тот сразу не загорелся, так он решил добавить, что-то там вспыхнуло прямо в руках – то ли канистра, то ли фитиль. Сам в итоге пострадал даже сильнее бомжа. Лицо, шея, руки. Когда в реанимации оба лежали рядышком, пацан шептал: «Ничего, выйду отсюда, убью его!» Виноватым его считал, представляете? Бомж тогда раньше выписался, почти на месяц, так мы ему сказали, чтоб он в других местах ночевал, а то этот ненормальный точно придёт убивать.

– То есть… тогда он страх и стыд преодолел – и через несколько лет своего собутыльника лопаткой сапёрной ударил и поджёг? – спросил Балашов. – Но этот же, – он указал на Медведева, – никого убивать не собирался. Они там, я слышал, поспорили просто, кто на крышу залезет.

– Ещё не вечер, – покачал головой Лазарев. – ещё не вечер… Ты не увлёкся? – спросил он у Платонова. – Заканчивай. Лена, «Полипран» готовь. Закроем всё, что очистили, пусть киснет под плёнкой. Перевяжем через три дня – и одновременно вторым этапом бедро очистим и голень.

Виктор осмотрел раны, потом принял из рук Лены прозрачные светло-коричневые прямоугольники раневого покрытия и принялся их укладывать по площади. «Полипран» был не самым удобным в этом отношении – прилипал к окровавленным перчаткам и не хотел ровно ложиться в рану. Платонов чертыхался, с сожалением уронил пару пластин на пол, но в конце концов сумел укрыть всё. Они с Лазаревым легко повертели Медведева на руках, помогая Лене просунуть под него марлевую рубашку, потом с чувством выполненного долга сняли перчатки и нарукавники, сорвали фартуки.

– Вы пока идите, – махнул им Балашов. – Мы тут сейчас подышим немного, потом я вас позову, в клинитрон положим.

Платонов пропустил вперёд Алексея Петровича, достал из кармана часы, надел. Они работали почти два часа – вполне возможно, что операция Беляковой уже закончена. Он решил проведать её и заодно взять телефон сына из истории болезни.

В гнойной хирургии её не оказалось. Медсестра была не в курсе насчёт хода операции, и Виктор решил, что проще самому зайти в оперблок. Навстречу ему попалась Анна, одна из анестезиологов, что ходят в хирургии на экстренные и плановые дневные наркозы.

– Анна Васильевна, вы, случайно, не с ампутации? – спросил её Платонов, частично перегородив дорогу. – Как там, работают ещё?

– Нет, – покачала головой Анна. – Закончили.

– Она к вам пойдёт?

– Никуда она не пойдёт, – глядя куда-то в стену, ответила доктор. – Умерла Белякова.

– Как умерла? – у Платонова от неожиданности перехватило дыхание.

– Хирурги начали работать, но кровотечение внезапно усилилось до струйного, – ответила Анна. – Найти сосуды в опухоли оказалось делом небыстрым. Мы, конечно, лили кровь, но к подобной кровопотере оказались не готовы. Когда Шатов выделил артерию, Белякова уже две остановки дала. Третью мы не вывезли.

Платонов машинально отступил в сторону, пропуская Анну. Она выглядела злой, немного испуганной и очень уставшей – Виктор не стал её больше пытать вопросами. Он сделал несколько шагов в сторону операционной, но вдруг понял, что ни Лопатину, ни Шатову сейчас не до объяснений. Хирурги, как и Анна, скорее всего, были не особо настроены общаться – лучше будет расспросить их попозже.

– А что ты хочешь у них узнать? – спросил сам себя Виктор. – И, главное, зачем?

Он понял, что звонить Вадиму ради маминых таблеток уже не надо. А о смерти ему сообщит кто-нибудь другой…

Он присел в коридоре на стульчик для посетителей и откинулся головой на стенку, глядя в мерцающую потолочную лампу. Через пару минут Балашов позвонил ему и позвал в операционную забирать Медведева. Платонов придирчиво осмотрел повязки, заметного кровотечения не обнаружил, помог в реанимации закинуть пацана в клинитрон…

И обнаружил себя возле двери ординаторской терапевтического отделения.

Это было странное решение – рассказать о случившемся Полине Аркадьевне. Но Платонову показалось, что ей, как сопричастной, необходимо сообщить о смерти Беляковой.

Гостем у терапевтов он был очень редким, поэтому входил всегда осторожно, как опоздавший на урок школьник. Приоткрыл дверь, заглянул.

– …У нас средний возраст пациентов, Анна Григорьевна, восемьдесят два года, между прочим, – услышал он голос заведующей. «Не хватало ещё с начмедом тут встретиться, – подумал Виктор. – Утреннего доклада сегодня хватило». Сделав ещё шаг, он увидел Марину Леонидовну Шубину с телефонной трубкой в руках. – Нет, Анна Григорьевна. При всем уважении. Они ложатся к нам по кругу. Мы их выписываем, за ними нет никакого ухода, они не принимают таблетки! К ним приезжают раз в две-три недели дети, находят в абсолютно невменяемом состоянии – и всё, телефон, «Скорая», больница! А вы от нас хотите какой-то план, какие-то показатели! Да я при всём желании не могу!.. У меня семьдесят пять пациентов лежит – и я две трети из них уже не первый год знаю в лицо, по фамилиям и по анамнезам!