Indileto [poмaн в 22 уровнях]
Шрифт:
Лапидус 2
Лапидус мрачно смотрел, как троллейбус отъезжает от остановки, увозя в себе двух странных мужчин под номерами. Так и хотелось громко скомандовать: на первый, второй — рас–счи–тайсь! Но время ушло вместе с троллейбусом, командовать было некому.
Лапидус хорошо помнил, что надпись на заборе была слева по ходу троллейбуса, а значит, ему надо было просто развернуться и пойти обратно. Восемь тридцать пять, проорала какая–то наглая кукушка у него в левом ухе. Лапидус развернулся и пошел, пытаясь, зачем–то, считать шаги.
Но
Лапидус остановился и уставился на щит.
На щите была женщина с пулеметом. Более того, на этой женщине крест–накрест были надеты пулеметные ленты. Только вместо патронов — тюбики с губной помадой. Верх дизайнерской мысли и изобретательности. Женщина с пулеметом, стреляющим губной помадой. Здоровущий такой щит, перегородивший дорогу Лапидусу.
Можно, было, конечно, обойти. Но — только можно. Лапидус внезапно подумал, что если день начинается не так, то и дальше все пойдет не так, ведь поехал он в город совсем не для того, чтобы искать надпись на заборе, пусть даже надпись эта обозначала странное слово «INDILETO». В город Лапидус поехал на поиски работы, а значит, что надо опять разворачиваться и шагать в центр. Лапидус развернулся и пошагал.
Он шагал и пытался понять, что означала эта надпись, и что надо было от него этим двум мужчинам в троллейбусе? И кому в голову взбрела гениальная мысль рекламировать губную помаду посредством пулемета и пулеметных лент? И отчего устанавливать этот щит приспичило в тот самый момент, когда Лапидусу — в свою очередь — приспичило выйти из троллейбуса и пойти на поиски надписи на заборе? Ни на один из вопросов ответа не было, зато было июньское утро и солнце уже начинало припекать.
Лапидус поднял голову и увидел, что стрелки на часах мэрии показывали ровно без десяти девять, то есть восемь часов пятьдесят минут. Мэрия была на той стороне улицы, улица была широкой, с движением в шесть рядов — три в одну сторону, три в другую. И под улицей был подземный переход, которым никто из горожан обычно не пользовался, потому что спуститься по ступеням и подняться по ступеням было намного сложнее, чем просто перейти улицу наискосок, лавируя между проносящихся машин и таких же торопливо–ленивых пешеходов, будто играющих с машинами в нерусскую игру под названием «регби».
Только что у них в руках было вместо дынеобразного мяча?
Лапидус встал на краешке тротуара и начал выжидать удобный момент, чтобы и самому броситься на проезжую часть. Но машины шли плотным утренним потоком, так что стой он еще хоть пять минут, хоть десять, поток машин не стал бы меньше, а это означало одно: надо было идти через переход, как бы Лапидусу этого не хотелось. В переходе всегда было темно и сыро, а еще Лапидус подозревал, что в нем по ночам водились не только бомжи, но и огромные, мерзкие крысы. Хорошо хоть, что сейчас была не ночь, а без пяти девять утра, так что ни бомжей, ни крыс можно было не бояться.
И Лапидус начал отсчитывать ступеньки, ведущие под землю. Раз, два, три,
Семь, восемь, девять, десять…
Одиннадцать, двенадцать, тринадцать…
Четырнадцатой ступеньки не было, четырнадцатой ступенькой была железная плита, после которой и начинался собственно переход.
Лапидус обернулся, посмотрел с тоской на синее небо, набрал воздуха и ринулся вперед с такой же решимостью, с какой ныряльщик уходит на глубину.
Проплыть надо было метров тридцать — тридцать пять, потом можно было вынырнуть и отдышаться. Переход был, как ему и положено, темным, вот только в сегодняшнее утро еще и абсолютно пустым.
За исключением одного странного смазанного пятна в самом центре, до которого Лапидус добраться пока не успел.
У Лапидуса заложило уши и ему пришлось сглотнуть. Давление выровнялось, отчетливо доносился какой–то тихий гул: то ли звуки улицы сверху, то ли что–то другое. Странное смазанное пятно приблизилось и оказалось бородатым мужчиной, сидевшим у стенки прямо посреди перехода на маленьком раскладном стульчике. Рядом с мужчиной на цементном полу перехода лежал раскрытый футляр от гитары. Гитара лежала на коленях, глаза мужчины были закрыты. Видимо, он спал.
Лапидус решил как можно быстрее проплыть мимо.
— Эй, селянин, — услышал он негромкий окрик в спину, — ты куда это так быстро?
Лапидус не ответил, только еще быстрее заработал ногами.
— Подожди, не спеши, успеешь!
И Лапидус вдруг понял, что он действительно успеет, ибо внезапно опять выпрыгнувшая из левого уха кукушка громогласно провозгласила на весь переход, что сейчас всего девять ноль две. То есть девять часов две минуты.
Бородатый мужчина внимательно посмотрел на Лапидуса, потом взял гитару и дернул струны, «Двадцать два очка…», пропел мужчина низковатым и хриплым голосом, а потом, дернув струны еще раз, вновь повторил: «Двадцать два очка», опять дернул струны, выждал паузу и добавил, только уже не низковатым и хриплым, а голосом высоким и сиплым: «И быстро падающие слова, и еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал…»
— Я не читал никаких писем, — отрывисто сказал Лапидус.
Мужчина ничего ответил, мужчина просто продолжил свой странный речитатив:
«Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться, что с того, что мы с тобою меченые…»
— Я — не меченый! — возмущенно сказал Лапидус.
Мужчина перестал играть и внимательно посмотрел на Лапидуса. Он посмотрел на него сначала левым глазом, прищурив правый, потом — наоборот, правым, прищурив левый. — Нет, — сказал мужчина, — не возражай, ты — меченый!
— Чем это я меченый? — недоуменно спросил Лапидус.
— Теми письмами, которые ты прочитал, — рассмеялся мужчина.
Лапидус понял, что перед ним сумасшедший. И еще он понял, что время тут, на самом дне перехода, остановилось, и что ему надо было не останавливаться, а плыть, плыть, плыть, плыть, вот только он уже остановился и оказался на самом дне перехода, рядом с каким–то бородатым безумцем, который несет не просто бред, а уже что–то совсем патологическое.
— Тебя как зовут? — вдруг спросил мужчина, закуривая окурок, который он достал из нагрудного кармана засаленной клетчатой рубахи.