Индийская страсть
Шрифт:
Но молодой андалузке не хватило выдержки. О каком терпении может идти речь, если ее кровь кипит? Это все равно что просить разъяренную тигрицу быть послушной и кроткой. Во время долгого путешествия в поезде в Малагу, куда они ехали повидаться с ее родителями и оставить у них детей Виктории, Анита, не в силах больше сдерживать себя, отложив иголку и вышивку, спросила у мужа:
— Кто эта англичанка, с которой ты познакомился в Муссори и сделал своей любовницей?
Махараджа, погруженный в чтение романа, который произвел
— О ком ты говоришь?
— Ты знаешь это лучше, чем я.
Он постарался прикинуть в уме, как отреагирует на его неверность такая горячая женщина, как Анита, обладающая чувством собственного достоинства и сильным характером. Помедлив, махараджа опустил глаза, чтобы скрыть свое беспокойство. Этот человек не привык ни давать отчет, ни вступать в стычки. Но он был загнан в угол и не сомневался, что Анита, вспыльчивая и своенравная, как тигрица, не выпустит его из своих когтей, пока не получит объяснений.
— Ты же знаешь, что у меня много подруг, но это ничего не значит. Англичанка, о которой ты говоришь, — жена одного комика, зарабатывающего на жизнь показом кинематографических пленок. Я познакомился с ними обоими и оставил им несколько лошадей, ничего более.
Анита смотрела в окно. Позади осталась труднопроходимая равнина Кастилии, открывшая дорогу оливковым рощам Андалузии. Ее земли. Она чувствовала, как сжимается сердце. Махараджа продолжал:
— Да, я женат на тебе, но ты же не станешь настаивать, чтобы я отказался от подруг?
— Нет, нет… Но говорят, что ты продолжаешь встречаться с этой англичанкой.
— А ты предпочитаешь верить злым языкам, а не собственному мужу?
— Мой муж исчезает и подолгу отсутствует. И он уже не такой, как раньше.
— Не следует верить во все то, что болтают. Те, кто распространяет эту клевету, просто хотят причинить нам вред. Тебе не стоит подыгрывать им. Если я и был занят последнее время, так это из-за тех усилий, которых требует от нас война. Но я тебя по-прежнему люблю, как и в первый день.
Вслушиваясь в размеренный, серьезный и убедительный тон, которым говорил с ней Джагатджит, Анита почувствовала, как с ее души упал камень, и подумала, что, возможно, ее воспаленный мозг сыграл с ней злую шутку. Что касается махараджи, то он, по существу, сделал то, чего ждала от него Анита, находившаяся в состоянии неопределенности. Оставаясь невозмутимым, он все отрицал. Джагатджит поступил так, как обычно поступают мужчины: несмотря на улики, отвергал все, в чем его обвиняла жена. Он сказал ей то, что она хотела услышать. Было бы хуже, если бы он признался с раскаявшимся видом. Правда могла стать убийственной.
Малага встречала их со всеми почестями. Местная пресса всегда пристально следила за историей дочери города, превратившейся в принцессу восточного королевства. Для махараджи приготовили программу, отвечающую его вкусам, с большим количеством фламенко. Пресса обессмертила один из приемов, устроенный в таверне, где почетное
Анита старалась проводить с родителями как можно больше времени. Хоть старики и казались счастливыми, оттого что видели дочь и принимали внуков, они были явно озабочены положением Виктории.
— Неужели ты не могла убедить ее приехать с вами? — спросила у Аниты донья Канделярия, морщинистое лицо которой выражало полнейшее беспокойство.
— Виктория надеется, что окончание войны не за горами. К тому же она не хочет оставлять своего мужа.
— Я всегда говорила, что он дурак, но это еще не все. Он бессовестный. И самое худшее то, что она по-прежнему не понимает этого.
— Любовь слепа, мама.
— Вот тебе повезло. Твой принц — само очарование. Хотя мы и видимся крайне редко, нас очень радует, что у тебя все в порядке. Почему вы уезжаете в Америку так скоро? Вы не можете задержаться у нас подольше?
— Не можем, мама. Но в следующем году Аджит и я приедем сюда, чтобы провести каникулы.
Анита не придавала словам матери слишком большого значения. Ее голова была занята другим. Казалось, вопрос, который она собиралась задать донье Канделярии, жег ей губы.
— Мама, — сказала Анита, перебивая ее, — я хочу, чтобы ты ответила мне совершенно искренне… Когда ты обсуждала мою свадьбу с махараджей и решилась на это, он говорил тебе, что был женат… и что у него уже было четыре жены?
Донья Канделярия, почувствовав себя неуютно, сжала ремешок своей сумочки. Вопрос дочери был ей явно неприятен.
— Да, он мне сказал об этом. Не только сказал, но и настаивал, чтобы я сообщила тебе. Но я этого не сделала. Принц заявил мне, что никогда не оставит своих жен, поскольку их обычай велит ему до конца своих дней заботиться о них. Но он пообещал, что будет обращаться с тобой как с европейской женой и у тебя не будет недостатка ни в чем. — Донья Канделярия внимательно посмотрела на дочь, словно подозревала неладное, и добавила: — Принц говорил нам, что он сделает все возможное, чтобы ты была счастлива.
— Почему ты мне этого не сказала?
— Чтобы не испугать тебя, Анита. — Увидев неприкрытое разочарование в глазах дочери, донья Канделярия поспешила дать пояснения: — Твой отец и я… мы были в отчаянном положении…
— Оставь это, мама. Лучше не продолжай.
Анита не хотела больше ничего слышать, она смотрела на мать, как будто не знала ее, как будто только сейчас познакомилась с ней. У нее даже не было злости — одна невероятная усталость. Ночью, лежа в постели, Анита вытерла слезы о наволочку и почувствовала, что во рту появился горький привкус одиночества. До сегодняшнего дня она думала, что испытывала подобные чувства только в Индии, потому что там у нее было нечто общее с бесприютным скитальцем, но сейчас поняла, что носила в себе это ощущение как неискоренимое зло.