Индустриализация
Шрифт:
Я оказался посреди величайшего общественного переворота в истории, как его назвали компетентные люди, но мне не хватало подготовки, как я уже сказал, чтобы понять, что именно происходит, за исключением самых очевидных деталей.
И могу подтвердить, что замешательство в моей голове было не меньше, чем в головах большинства советских граждан, с которыми я встречался.
И действительно – в двадцатые, во времена НЭПа, жизнь не то чтобы была в шоколаде, но более-менее наладилась и устоялась. Казалось бы – ну слава богу, дожили и пережили Смуту, давайте теперь просто жить…
Но нет.
Знаете, на что это
На человека, который очень неудачно сломал ногу, долго и хлопотно маялся в процессе заживления, ночами не спал, обезболивающие горстями ел… Наконец, все более-менее срослось, еще беспокоит, конечно, но с тем, что было – небо и земля! И он только выдохнул, вытер пот со лба – а доктор ему говорит: «Извини, брат, срослось неправильно. Будем опять ломать и заново сращивать. По-другому - никак».
Может быть, доктор и прав – даже скорее все, прав.
Но тебе от этого не легче.
И НЭП тут же заканчивается, и старая жизнь заканчивается, в стране объявляются грандиозные перемены, теперь мы все живем за-ради построения промышленности, чтобы не сдохнуть в обозримой перспективе. Опять мир вокруг рухнул, опять везде тотальный хаос, опять надо собирать себя в кучу и выживать – в том числе и в чисто бытовом смысле слова.
Рассказывает свидетель Джон Литтлпейдж:
«Как будто землетрясение поколебало основы привычной жизни. Мои старые знакомые в Кочкаре (рудник на Урале, который он модернизировал - ВН) ходили ошеломленные, как бы не представляя, что ударило по ним. Обычная деятельность рудника пошла прахом; лавки, рынок, деньги и частная жизнь — все было полностью другое.
Было ясно, прежде всего, что Россия вступила в период галопирующей инфляции, как происходило в Германии несколько лет назад. Когда я покидал Кочкарь, на один рубль все еще можно было купить четырех молодых цыплят, или сотню огурцов, или сотню яиц, или двадцать арбузов, или шесть фунтов мяса. Рынки ломились от разного рода продуктов, включая завезенные апельсины, лимоны и рыбу. В одежных и промтоварных магазинах еще предлагали широкий выбор импорта.
За те несколько месяцев, что меня не было, цены стали совершенно неуправляемыми. Масло, которое стоило пятьдесят копеек, то есть полрубля, за килограмм, теперь продавали по восемь рублей (на сегодняшний день масло наихудшего качества уже продают за шестнадцать). Яйца, стоившие рубль за сотню, теперь были по рублю штука. До этого мы могли купить полную телегу картофеля за пятнадцать рублей, а теперь должны были платить двадцать рублей за ведро.
Так много всего происходило одновременно, что никто из окружающих, казалось, не осознавал, что творится. Мои знакомые были слишком заняты и утомлены и не задумывались о происходящем. Хлопоты о том, чтобы достать достаточно еды и одежды для себя и своей семьи, становились все труднее с каждым днем и отнимали большую часть энергии и времени. Промышленность, кроме того, подстегивали все быстрее, таким темпом, что ни у рабочих, ни у служащих не оставалось сил».
И действительно - первые годы первой пятилетки отметились дикой инфляцией. Напомню, что индустриализацию мы делали «на свои», причем денег у нас не было. Плюс – основной расчет был на экспорт хлеба, а из-за Великой Депрессии стоимость продовольственных товаров на мировом рынке рухнула к бениной матери. А соскочить
Один из самых весомых источников финансирования индустриализации - эмиссия бумажных денег. Грубо говоря, советское правительство перестало держать золотой червонец – свою недавнюю гордость и включило печатный станок. Рост денежной массы, не обеспеченной товарами, продолжался в огромных масштабах до конца первой пятилетки. Эмиссия выросла с 0,8 млрд рублей в 1929 году до 3 млрд рублей в 1933-м. Это привело к инфляции в стране, взлету цен, и, как следствие, к резкому ухудшению экономического положения населения.
Эти годы давно стали легендарными, а любая легенда приукрашивает действительность – в ту или иную сторону. Поэтому одни говорят, что индустриализация – это когда тоталитарный режим строит промышленные гиганты на костях сначала сосланных, затем вербованных кулаков. Другие злятся и кричат, что все было не так, был всенародный подъем, песня «Мы покоряем пространство и время, мы — молодые хозяева земли» и героическое выполнение мудрых планов партии по строительству промышленных гигантов.
Истина, как водится, где-то посредине. Подъем был, но не всенародный – а лишь у тех, кто искренне поверил в Великую Мечту. Это не специфика Советского Союза, это общечеловеческое. Настоящих буйных мало во все времена и при всех режимах – тут Высоцкий прав.
Но именно они учиняют любую глобальную движуху, будь то христианство в Римской империи или исламский фундаментализм в постиндустриальном мире. Эти вот буйные десять процентов населения и ведут за собой всех остальных – «нормальных».
Всегда.
А «нормальные», в общем-то, ничего и не хотят, кроме как спокойно жить и мирно работать, никому не мешая. Но нет – «Время выбрало нас!» - говорят им. Задача, решить которую подписались «буйные», как правило слишком глобальна, чтобы у кого-нибудь получилось отсидеться. Вот и приходится «нормальным» становиться полноправными соавторами подвигов, масштаб которых будет поражать людей еще не одно столетие.
И Литтлпейдж в общем-то, о этом же:
«Я провел это время среди рядовых индустриальной армии, потел и напрягался вместе с окружающими рабочими, чтобы удовлетворить возросшие требования к выработке. Мне никогда не казалось, что рабочие станут бунтовать.
Оглядываясь на те времена, полагаю, что люди были слишком заняты, чтобы думать о бунте. Их слишком третировали, чтобы могло организоваться какое-нибудь оппозиционное движение. Правдоподобно звучит, что лишь малая доля населения тогда поддерживала власти. В России было (и до сих пор осталось) много крестьян, большей части которых не нравилось то, что происходит.
Не уверен, что какая-нибудь группа людей пыталась сделать так много сразу в любой другой период истории, разве что в случае войны. То, что происходило, напоминало войну, да и на самом деле ею было. Коммунисты показали, что считают именно так, используя военные термины в газетах и журналах, радиопередачах и публичных выступлениях на шахтах, фабриках, деревнях, докладывая об одной «победе» за другой, на одном «фронте» за другим. Каждый, кто стоял на пути любой коммунистической кампании, получал ярлык «врага», и на этих людей обрушивалась всей своей мощью пропагандистская машина.