Инес души моей

Альенде Исабель

Мой муж продолжал наряжаться, как первый модник, и сорить деньгами, как дворянин, не сомневаясь, что я сделаю все возможное и невозможное, чтобы заплатить его долги. Он много пил, часто бывал у публичных женщин и пропадал у них по нескольку дней, пока я не нанимала крепких мужиков, чтоб они отыскали его и привели домой. И его приводили, завшивевшего и устыдившегося. Я выбирала у него вшей и подогревала стыд. Я больше не восхищалась его торсом и достойным римской статуи профилем и стала завидовать своей сестре Асунсьон, которая вышла замуж за человека, видом смахивавшего на кабана, но трудолюбивого и хорошего отца. Хуан скучал, а я начинала отчаиваться. Я даже не старалась удержать его, когда он наконец решился отправиться в Новый Свет

на поиски Эльдорадо, города из чистого золота, где дети играют топазами и изумрудами. Хуан уехал не простившись, глубокой ночью, тайком, взяв с собой узелок с одеждой и мои последние сбережения — он их стянул из тайника в кухне.

Хуану удалось заразить меня своими мечтами, хотя мне никогда не приходилось видеть ни одного искателя приключений, который бы возвратился из Нового Света разбогатевшим. Наоборот, все возвращались нищими, больными и тронувшимися рассудком. Те, кому удавалось сколотить состояние, потом его теряли, а хозяева огромных имений, которые, как рассказывали, там были в изобилии, понятное дело, не могли привезти их с собой. Однако ни эти, ни другие доводы разума не могли пересилить манящую притягательность Нового Света. Разве по улицам не тянулись повозки, груженные слитками индейского золота?

В отличие от Хуана я не верила в существование города из чистого золота, волшебных рек, дарующих вечную молодость, и амазонок, которые развлекаются с мужчинами, а потом, одарив драгоценностями, отсылают их прочь. Но я подозревала, что по ту сторону океана есть нечто еще более ценное — свобода. В Новом Свете каждый был сам себе хозяин, кланяться ни перед кем не надо было, можно было ошибаться, а потом начинать все заново; можно было стать другим человеком, зажить другой жизнью. Там никто не носил клеймо бесчестья долго, и человек даже самого презренного происхождения мог возвыситься. «Выше меня — только шляпа с перьями», — говаривал Хуан. Разве я могла упрекать мужа за эту авантюру, когда я сама, если бы была мужчиной, поступила бы точно так же?

Когда Хуан уехал, я возвратилась в Пласенсию, чтобы жить вместе с семьей сестры и с матерью — дед к тому времени уже умер. Я стала «вдовой Нового Света», как многие женщины в Эстремадуре. По обычаю я должна была носить траур, прятать лицо за густой вуалью, отказаться от общественной жизни и жить под неусыпным присмотром родственников, духовника и властей. Молитвы, труды и одиночество — вот все, что сулило мне будущее, но роль мученицы меня совершенно не устраивала. Если завоевателям Нового Света приходилось несладко, то еще тяжелее было их женам в Испании. Я, правда, быстро отделалась от надзора своей сестры и зятя, которые боялись меня почти так же, как мою мать, и, чтобы не ссориться со мной, старались не соваться в мою личную жизнь. Им было достаточно, чтобы я не давала поводов для кривотолков. Я продолжала шить на заказ, ходила продавать пирожки на Главную площадь и даже появлялась на городских праздниках. Кроме того, я ходила в больницу помогать монашкам ухаживать за больными, жертвами хворей и поножовщины. Меня с юности интересовало врачевание, но я, конечно, не подозревала тогда, что позже лечебные знания станут для меня жизненно важны, так же как кулинарные способности и умение находить воду.

Как и у моей матери, у меня прирожденный дар отыскивать подземные воды. Часто ей или мне приходилось ехать с каким-нибудь крестьянином — а иногда и со знатным сеньором — в поле, чтобы указать место, где нужно рыть колодец. Это очень просто: нужно взять веточку здорового дерева, нежно держать ее в руке и медленно идти до тех пор, пока веточка, почувствовав близость воды, не наклонится. В том месте и нужно копать. Люди говорили, что с таким талантом мы с матерью могли бы разбогатеть, ведь колодец в Эстремадуре — это настоящее сокровище, но мы никогда не брали денег за эту работу, потому что, если брать плату, дар уйдет.

С помощью этой способности мне суждено было однажды спасти целое войско.

В

течение нескольких лет я почти не получала известий от мужа, не считая трех коротеньких записочек, посланных из Венесуэлы. Их мне прочел приходской священник, и он же помог написать ответ. Хуан сообщал, что ему приходится переживать множество лишений и опасностей, что в тех землях обитают самые порочные люди, что нужно постоянно держать оружие наготове и быть начеку, что золота там много, хотя пока его не видно, и что он вернется богачом, построит мне дворец и я заживу, как герцогиня. А тем временем мои дни проходили медленно, в скуке и бедности, потому что я тратила ровно столько, сколько нужно, чтобы не умереть с голоду, а остальное прятала в ямке в саду. Никому ничего не говоря, чтобы не давать повода для сплетен, я решила последовать за Хуаном в его рискованном предприятии, чего бы это ни стоило, не из любви — она давно прошла, — не из верности — он ее не заслуживал, — а потому, что не могла расстаться с мечтой о свободе. Там, вдали от всех, кто меня знал, я могла стать хозяйкой самой себе.

Огонь нетерпения жег мне тело. Ночи для меня были сущим адом: я ворочалась в кровати, и мне казалось, будто я снова в жарких объятиях Хуана, как в те времена, когда мы еще страстно желали друг друга. Я вся горела даже зимой и злилась на себя и на мир оттого, что родилась женщиной и была обречена жить в тюрьме обычаев. На ночь я, следуя советам монашек из больницы, пила отвар снотворного мака, но это нисколько не помогало. Я старалась молиться, как требовал от меня священник, но мне не удавалось дочитать до конца «Отче наш», не погрузившись в свои смятенные мысли, потому что дьявол, который все опутывает своими сетями, не отступался от меня. «Инес, тебе нужен мужчина. Ведь можно делать все, только благоразумно и осмотрительно…» — вздыхала мать, всегда мыслившая практично.

Для женщины в моем положении заполучить мужчину было проще простого. Даже мой исповедник, дурно пахнувший, похотливый монах, пытался склонить меня ко греху прямо в пыльной исповедальне в обмен на индульгенции, которые сократили бы мое пребывание в чистилище. Но я не поддалась: он был отвратительный старикашка. В мужчинах, если бы они мне были нужны, недостатка бы не было. Иногда, когда не хватало мочи сопротивляться проискам дьявола, я заводила себе любовников, но это были лишь минутные объятия, уступка природной нужде. Я была будто привязана к призраку Хуана и заключена в тюрьму одиночества. Я не была вдовой и не могла снова выйти замуж. Моим уделом было ждать, только ждать. Разве не лучше отправиться навстречу опасностям моря и диких стран, чем состариться и умереть, так и не пожив?

Наконец, после долгих хлопот, я получила королевское разрешение отправиться в Новый Свет. Испанская корона старалась поддерживать брачные узы своих подданных и заботилась о воссоединении семей, чтобы заселить земли Нового Света добропорядочными христианскими семействами, но с принятием решений не торопилась. В Испании, как известно, все делается очень нерасторопно. Разрешения ехать в Новый Свет давались только замужним женщинам и только в том случае, если их в путешествии сопровождал какой-нибудь родственник или иная уважаемая особа.

Моим спутником стала Констанса, моя племянница пятнадцати лет от роду, дочь Асунсьон, застенчивая девочка, собиравшаяся посвятить жизнь служению Господу. Ее я выбрала потому, что она была самой крепкой среди моих родственников — ведь Новый Свет не для слабых здоровьем людей. Ее мнения никто не спрашивал, но, судя по тому, что она при известии о предстоящем путешествии упала в обморок, эта перспектива ее не очень привлекала. Родители доверили ее мне, только получив обещание — письменное и скрепленное печатью у нотариуса, — что, отыскав своего мужа, я сразу же отправлю ее обратно в Испанию и снабжу деньгами для вступления в монастырь. Обещание это исполнить я не смогла, но не по своей вине, а по вине Констансы. Но рассказ об этом еще впереди.